– Я не спрашиваю, кто эта девушка. Это я в ней из опроса знаю, – потряс офицер бумагой. – Кто твоя московская?
– Звать ее Вера, а фамилию запамятовал, никак не могу вспомнить. – Стропилкин понимал, к чему комендант его клонит.
– Не помнишь? Так я тебе напомню, – и, полистав досье Стропилкина, прочитал: – Железнова Вера Яковлевна. Вспомнил?
– Так точно, теперь вспомнил. Вера Яковлевна Железнова.
– Жалеешь? Спрашиваю, жалеешь ее, Веру Железнову?
– Никак нет, не жалею, – твердо ответил Стропилкин, зная, что по имеющимся в комендатуре приметам Вера не подходит.
– Она на Веру Железнову не похожа.
– А чем не похожа?
– Вот, например, волосами.
– Ну, положим, волосы можно выкрасить.
– Да вот и глазами тоже. У Железновой Веры – синие, а у этой карие. Глаза-то не выкрасишь?
– Да, глаза не выкрасишь, – насупился оберст-лейтенант. – С этим делом надо разобраться. – Обер-лейтенант вручил офицеру листки опроса Баскаковой и досье Стропилкина-Вольфа. – А когда все это прояснится, передать ее в абвер. Вольф, останьтесь! Садитесь, – показал он на стул против себя. – Вера Железнова опасная преступница. Поэтому во имя великих идей фюрера и победы Германии вас ничто не должно удерживать – ни совесть, ни жалость, ни любовь. Вы поняли?
От этих слов мороз пробежал по спине, но Стропилкин в знак согласия качнул головой:
– Понял. Во имя фюрера и победы Германии.
– Так вы сегодня вечером пойдете к ней и, если установите, что она действительно Вера Железнова, сейчас же, где бы я ни был, днем и ночью, доложите мне. И только мне. Поняли?
– Так точно, понял, – Стропилкин снова качнул головой.
– Тогда действуйте. Хайль Гитлер!»
Степан в обед слетал в Тесы. Захар как раз был дома. По возбужденному лицу и по тому, как с оглядкой входил Степан в хату, Захар понял, что случилось что-то неладное.
– Юлия Петровна не приходила?
– Нет. Что-нибудь случилось? – Захар смотрел большими глазами на Степана.
– Значит, ее взяли.
– Взяли? – Захар опустился на лавку. – Раз так, то, Степан, больше ко мне не ходи. А я сейчас подамся в Рябцево и предупрежу Алеся.
В густые вечерние сумерки Алесь пришел к Захару. Все, что могло компрометировать Веру, забрал к себе и спрятал в свои тайники.
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
В маленьком оконце затухал день, и подвальная камера-одиночка погружалась во мрак, нагоняя на Веру безысходную тоску. Ее удручал не страх пыток, не даже смерть, а то, что остановилось ее дело. А чтобы наладить его, надо много времени. А тут, в тылу корпуса, две дивизии, да и третья обозначилась. Алесь это плохо знает, прозевает их выдвижение… А если они лесами скрытно подберутся, ударят на Лиозно и там повернут на Смоленск… Тогда – море крови и тысячи жизней. Неужели нет выхода? И она, сама не зная зачем, двинулась вдоль стены, постукивая косточкой пальца и прощупывая каждый кирпич. Наконец шатающийся кирпич ее остановил. Она вцепилась в него, вытащила и тут же загорелась наивной мыслью проковырять здесь дыру… Но тут звякнул засов, противно проскрипела дверь, и в камеру кто-то вошел. Он стоял, как призрак, у самой двери. Вере чудилось, что этот призрак смотрит на нее страшными, звериными глазами. Пятясь, она подошла к топчану, забралась на него и села в самый угол.
– Вера Яковлевна, не пугайтесь. Это я, Иван Севостьянович. Где вы? Со света не вижу. Отзовитесь. – И его рука зашуршала по топчану. Вера сжалась в комок, готовая броситься на этого ненавистного человека.
– Дайте свет! – что есть силы закричала она. – Свет дайте!
Дверь распахнулась, и солдат по-немецки спросил Стропилкина, что нужно.
– Свет!
– А может, без света лучше? – хихикнул солдат.
– Свет давай! – раздраженно гаркнул Стропилкин.
Не прошло и минуты, и в нише, вырубленной в стене выше двери, замаячил фитилек светильника.
– Вера Яковлевна, – так же тихо начал Стропилкин-Вольф.
Вера его оборвала:
– Я уже говорила вам, что я не та, за которую вы меня принимаете.
– Нет, Вера, вы та. Я вас узнал. В вас все то, что было и раньше…
– Вы ошибаетесь, господин Вольф. Я совсем не Вера, и, пожалуйста, отстаньте от меня. Вас подослали, чтобы выпытать у меня признание. Так знайте же, что вы ничего от меня не добьетесь.
– Вера Яковлевна, дорогая, – Стропилкин подвинулся ближе, – послушайте меня…
– Господин Вольф! Отодвиньтесь, не то я ударю!
– Не смейте меня так называть, – прохрипел Стропилкин. – Для вас я тот же, прежний Иван Севостьянович.
– Вы, Стропилкин, – предатель и уже никак не можете быть прежним Иваном Севостьяновичем. Так что уходите, пока я вам вот этим, – Вера взмахнула кирпичом, – физиономию не расквасила.
– Вера Яковлевна, послушайте…
Но Вера так сильно толкнула его в грудь, что он грохнулся на пол.
– Если я уйду, – настойчиво шептал Стропилкин, – не убедившись, что вы Вера Железнова, вас отправят в абвер. А там страшными пытками вырвут признание, размотают всю вашу сеть и расстреляют. Вера, вы не знаете абвер. Это учреждение ужаса и смерти. Они пытками затравили Юру. Он, спасая вас, все наврал. Они приняли за правду и все же расстреляли его. В случае вашего непризнания, я доподлинно знаю, вас отправят в абвер.
– Никакой сети у меня нет, и ничего они не размотают. Но что же вы все-таки предлагаете? Назваться Верой Железновой и этим ускорить мне более легкую смерть?
– Нет. Спасти вас.
– Спасти? Как?
– Хотя вы поколебали во мне веру, что вы есть та самая, которую я до сего времени ношу в груди своей, все же еще раз прошу, признайтесь, что вы Вера Яковлевна, и я вас спасу.
– Для чего же вам надо мое признание?
– Чтобы я вам поверил, – душевно промолвил Иван Севостьянович. – Вера Железнова, какой я ее знал, – это олицетворение верности, бесстрашия и подвига. И если вы не Вера, то меня берет сомнение, есть ли в вас эти качества. А для вашего освобождения у меня должна быть полная уверенность во взаимном доверии.
– Для чего?
– Опять же для вашего спасения.
– А вы не допытывайтесь признания и спасайте меня, как бы вы спасаете Веру Железнову. За меня вам наши тоже зачтут.
– Меня волнует не это, а верность. – И Стропилкин вплотную пододвинулся к Вере, крепко сжал ее руки и зашептал ей в самое ухо:
– Представьте себе, я выведу вас на улицу, – а это без крови не обойдется, – что дальше? Гибель?..
– Так что же вы предлагаете? Смерть? Но не здесь в застенке, а на улице?
– Нет, освобождение. Я вас выведу. Там, на улице, нас ваши подхватят, прикроют и уведут. Пока погоня развернется, мы уже будем далеко в лесу. А для этого мне надо связаться с вашими людьми… Но чтобы они мне поверили, – Стропилкин протянул ей блокнот и карандаш, – напишите им несколько слов.
Представив себе, как этот блокнот попадет в руки оберст-лейтенанту, как начнут хватать ее товарищей, Вера отвела блокнот, хотя на случай своего внезапного исчезновения у нее была договоренность со Степаном.
– У меня никого нет.
– Неправда! Зачем же вы, москвичка, дочь комдива Железнова, вдруг, ни с того ни с сего, прогуливаетесь здесь, во фронтовом районе, да еще в таком рубище? Зачем?
– Я ничего писать не буду.
– Не верите? Я понимаю вас: «Стропилкин предатель. Раз он предал Родину, так может и нас предать». Да? Но вы, Вера Яковлевна, своим пребыванием здесь, своей стойкостью вывернули мою душу, сбросили с нее всю страшную дрянь. Спасая вас, я спасаю и себя… – Стропилкин склонился к ее коленям и заплакал.
Его слезы ее окончательно сокрушили, и она решила довериться ему:
– Писать я вам ничего не буду. А если вы действительно решили меня освободить, то я могу навести вас на таких людей, которые мне помогут. Но если, Иван Севостьянович, это провокация, то, поверьте, часом раньше или позже вы погибнете разом со мной.