Пришел бульдозерист с новыми подшипниками. Сергей помогал ему, но усталость как рукой сняло. А все ведь из-за елочки-иголочки, что принесла запах леса.
Откуда-то взялась Люба Калинович.
— Сереженька! Тебя Подложный зовет.
— На ковер? Иду.
Люба надула губы, но первая протянула руку, чтобы он поднялся на эстакаду. Смущаясь и краснея, чего Сергей прежде не замечал за ней, она сказала:
— Почему-то все считают, и ты тоже, что я вызываю только на ругань… Если бы и тебя за этим звали, послала бы курьера…
И от тона, каким были сказаны эти слова, у Сергея екнуло что-то в груди. А Люба перебежала эстакаду и спрыгнула на тропинку, поправляя на юбке оборки. На Сергея она больше не оглянулась.
В кабинете, кроме начальника пристани, сидели, ухмыляясь, Бочкарев и Черемизин. Того, что сказал Подложный, Сергей не ожидал:
— Назначаем тебя, Сергей Никандрович, начальником мастерской. Работа важная, спрашивать будем строго, без скидки на молодость. Ну как?
— А что «как»? — смеялся Черемизин. — Комбат без батальона не комбат. Теперь и карты в руки!
Помнится, говорили еще что-то, и он радовался. Наконец-то доверили самостоятельное дело. Неприятно было потом, когда ходил за ним по пятам Бочкарев и наговаривал:
— Спасибо скажи, мы с Пал Ванычем нажали! Ничего, говорим, хоть и молод, а любого оттяпает, с делом справится…
Но не вышел еще приказ о назначении, как инструментальщик Копишев сбил спесь с Сергея:
— Что, Никандрыч, за ворота путь наметил?
— Как так?
— Да через мастерскую самый короткий путь. Костя еще ни одного завмастерской на другую должность не ставил. За ворота след, не сумлевайся…
Сергей осадил Копишева, а сейчас думать надо, как бы тот правым не вышел. Копишев вообще паникер. Вот Реснянский — другое дело. Он и тогда говорил и сейчас: по дельной работе никто не сломит. Так бы тому и быть, когда бы с месячным заданием в неделю управиться!
В доме Реснянского спокойно. Бабка-ревматичка на печи кости свои жарит — отдернула занавеску, прошамкала что-то Сергею, захрапела тут же. Старик усы накручивал — то вверх поддернет, то вниз, — знать, думал думу какую. Алик… Алик смутился: готовил чертежи на питатели.
— Я конструкцию до косточки знаю, вот набросал, — открыл он бумаги. — С утра и начнем. Да рук мало…
— Не тут закавыка, — сипловато пробасил Реснянский, подвигаясь на лавке и опорожняя Сергею место. — Матерьял где возьмете?
Сергей, чувствуя, что у Реснянского свое на уме, поспрашивал осторожно.
— Умом покумекаешь, то найдешь, — усмехнулся старик, облизывая конец цигарки. — Вот редукторы… Закавыка? А скинь с «балалайки»! И моторы мало чем не подойдут. Думаю, что и подойдут… А, казаки? Ли подавились чем, чего молчите?!
— Ну и старик, — ласково отозвался Алик, — не голова, а Дом Советов!
Обсудили-обрядили одно дело — хорошо. Есть и другое.
— Гараж меня беспокоит, Дмитрий Алексеевич, — сказал Сергей. — В нем же ремонтировать страшно.
— Решето — не крыша, — согласился Реснянский.
— А почему бы не поставить пристройку к мастерской? С ямой под бульдозеры, с электролебедкой, чтоб не таскать на горбу полутонные каретки. Материал подручный — с барж. Если браться — дело за малым станет: начальство бы не перечило да деньгами бы кой в чем помогло…
Перестал Дмитрий Алексеевич ус крутить. Башковитый казак Горобец!
— Заманчиво, — говорит Реснянский, — завлекательно…
— Я уже прощупывал насчет этого дела почву, — затянулся Сергей, думая, как бы старика на помощь себе вызвать. — Костя не дает денег. И как тут быть?!
«Вот оно!» — подумал Реснянский, ждал он уже закавыку.
— Бобкову страшно, без Колесова поддержать некому. Бочкарев — так и говорить не стоит… Что теперь делать-то?
— В райком сходить?! — встрял со своим советом Алик.
Старик молчал. Пока молодые тешились, перебирая возможные варианты, он теребил ус. Потом зажег окурок, откашлялся с крутой затяжки. Нехотя, не глядя ни на Алика, ни на Сергея, сказал, будто вслух думал:
— Ума пытаешь… Почем мне, старику, знать? Ай я казак? Неужто народ наш теперь ничего не значит? С каких бы пор? — вздохнул он тяжело. — Вот, брат, в старину, дед мой сказывал, старейшины сидели. Что порешат — тому и быть. Они, к слову сказать, волю людскую чуяли. Атаман — хошь не хошь, а за обчее дело горой вставал!
— Да, — с сожалением вырвалось у Сергея. Понял он Реснянского. — Нам бы их, пусть посидели бы на планерках. Ладно, еще с Черемизиным потолкую!
— Потолкуй, — согласился Реснянский. — Казаковать умеет, молодой, а по правде — многих старейшин стоит. Совещаньем он каким-то командует, договор общественный блюдет… И чего же, подумайте, потолкуйте…