— Что с тобой, не ушиблась где? Бледная такая… — спрашивали Люду на работе.
— Голова… — вяло отвечала Люда и никому не смотрела в глаза.
— Выпей пирамидону!
— Пила уже, пила…
Она не смеялась, как утром, не носилась по кабинетам, раза два даже спутала двери… Медленнее обычного, чтобы не ошибиться, развешивала на маленьких, как игрушечные, но точных аптекарских весах миллиграммы и децы пирамидона. Иной раз останавливалась у окна — видела каких-то людей и не видела их.
Капитолина Ефимовна часто выходила из-за прилавка. Посмотрит на девушек, с кем и словом перекинется, посмеется, Люде ничего не скажет. Только в пять часов Горкушина окликнула ее:
— Малыгина! Останься на минутку, хочу посоветоваться с тобой…
Опустела аптека. Горкушина сняла халат, бросила на спинку стула и показала Людмиле на холодную в желтой клеенке кушетку.
— Садись. Я тебя не задерживаю?
— Нет, — уныло ответила Люда.
— Ты не заболела ли вправду, девонька?
— Да так, нет…
Горкушина помолчала. Лицо ее сделалось скорбным. Уперев локти в колени, она обхватила подбородок руками. Сидела так с минуту, потом, точно решившись, по-мужски хлопнула с азартом ладонями по коленям и, раскрасневшись, выпрямилась.
— Слушай! Ты уже взрослая, будем говорить прямо. Это невыносимо, жутко спать с человеком, которого не любишь. И за что мне такое наказание!.. Порвать с Горкушиным я не могу… Пропадет он без меня… Да и развода он не даст, он мне все простит! А Миша Бочкарев — помани пальцем… Зачем ему и без семьи и без меня маяться…
Она вынула из рукава неизменной зеленой кофты платок, приложила к глазам. Она не плакала, но в этом месте следовало бы заплакать… Что-то похожее на жалость вошло в Людино сердце, но она знала Горкушину, чтобы сразу поверить этому чувству. Если Бочкарев бросит ходить сюда с черного хода, она ведь не лишится чувств, никогда…
— Люда, — устало посмотрела на нее Горкушина, — в тебе я уверена, но друг твой, Горобец, кажется, он не болтлив?..
Люда встала, чтобы прекратить разговор.
— Мне от тебя и не нужно ничего, — почти растерялась Горкушина. — Скажи ему, что Миша хвалит, поддерживает его… А ссориться из-за мужиков?! Нам ли?! Это их дело!..
— До свидания, — с трудом сказала Люда, отходя к двери. Она не хотела больше ничего говорить. Провела пальцами по глазам, как от сильной рези, и, уже с порога, на протянутую руку Капитолины Ефимовны, невольно ответила: — Подумаю.
Люда зашла в магазин. Дина, отвернувшись, вытирала пыльной марлей игрушки, переставляла на полках матрешек. Еще не было сказано ни слова, они даже не поздоровались, но по ссутулившейся Дининой фигуре Люда поняла, что та рассержена. Люда постучала монеткой по стеклу:
— Матрешку можно?!
— Какую изволите? — сухо ответила Дина.
— Да ты что, Дин?
— Ничего… Какую матрешку?
— Мне поговорить с тобой надо.
Дина поставила матрешку обратно на полку и невозмутимо ответила:
— Не о чем нам говорить.
— Не до смеха мне, Дин…
В соседнем отделе покупали радиолу. С пластинки на весь магазин грохотал джаз. Люда механически опять звякнула монетой по стеклу. Дина повернулась к ней, губы задрожали:
— Все Поярково спрашивает, кто Сережку отбил! А я его после двенадцати от себя не провожаю! Вот так, подружечка…
Какая-то тетка в цветастом платке, с кошелкой в руках остановилась у прилавка и, раскрыв рот, восхищенно смотрела на них.
— Дин?! Да ты что?! Мы же в Завитую…
— Вот-вот! А из Завитой?
— Эх ты… — выдохнула Люда и пошла из магазина.
— Ча-ча-ча! Ча-ча-ча! — оглушительно ревело в приемнике.
Летом никто на пристани не сказал бы, что нынешняя зимовка будет особенной. Все складывалось как обычно — спокойно и медлительно, как и должно быть во время перерыва от большой работы. Планы навигации выполнены. К ремонту механизации все относились как к делу привычному, не требующему ни спешки, ни волнений.
Так было из года в год. Но — странное дело: нынче Подложный вместо благодарностей не скупился на порицания; Бочкарев, как шутливо заметили рабочие, захвативший политическую власть, выпускал сатирические листки, чихвостя пьяниц и прогульщиков; Черемизин строил новый причал, а молодые ребята из Горького переделывали по-своему механизацию… Ни спокойствия, ни спячки на этот раз не предвиделось. Слишком крут был замес.