— Ты знаешь, кого от нас перевели к ним? — спрашивал Семен.
— Кто просился, того и перевели.
— Ну да! Самых отпетых…
Я пожал плечами, мне было безразлично, да я и не понял, куда клонил Семен.
— Ты думаешь, к нам хороших переведут?.. Эх, я б пошел в ихнюю школу! Вот там девочки остались — да!.. Считай, на выбор!..
А они, переведенные к нам, держались подчеркнуто независимо, своей кучкой, на переменах ходили по коридорам друг с дружкой за руку и были в своих коричневых платьях и черных передниках удивительно похожи, однолики, как бабочки.
Потом произошло вот что.
Я бежал со второго этажа вниз, прижимая ладонь к перилам лестницы, чтобы визг и скрип от трения был посильнее! А снизу шла девочка. Я налетел на нее, чуть с ног не сбил. Рука по инерции проскочила вперед и придавила ее пальцы. Смотрим друг на друга, не зная, то ли сказать что, то ли засмеяться или промолчать. Я чуть в сторону, чтобы пропустить ее, она тоже — чтоб меня пропустить. Я назад, и она назад. Опять стали. Тут будто искра проскочила меж нами, обожгла руки. Отдернули их и — за спину, друг на друга уже не смотрим. Кое-как разошлись. Она наверх, а я ступеньки три проскочил, остановился и жду: оглянется или не оглянется?!
Оглянулась!
Повернула голову и сверху вниз смотрит на меня через плечо. Курносая, а голова круглая, с косичкой — как редька с хвостом. Любопытство, пожалуй, во взгляде или смущение… Запомнился выпуклый, чем-то сосредоточенный лоб — точно и не девочки, а взрослого человека. Улыбнулась…
«Нечаянно улыбнулась!» — решил я, а в душе у меня трам-тарарам от ее улыбки. Не заметил даже, как сверху, облокотившись на перила, смотрел на нас Семен. С дикими воплями вихрем промчался я по школе и вернулся в класс. Семен ждал меня. Он показал на эту девочку и сказал:
— Ничего, а?!. Надо понаблюдать, в ней что-то такое есть… Узнай, как зовут… Мне неудобно, чтобы не вызвать сразу подозрений…
Если бы я первый сказал!.. Не пришлось бы наступать на горло своей песне… Но в детстве, как никогда, суровы и непреложны законы мужской дружбы.
А девочку звали… Миленой.
Мы кончали восьмой класс.
Повзрослели.
Многое стали понимать иначе, хотя фраза Татьяны Андреевны — «Мальчики, когда они влюбляются, начинают сами мыть себе ноги» — волновала нас так же, как в первый раз, когда мы ее услышали. В простых словах была какая-то необъяснимая притягательность, человеческая теплота и грусть, усмешка, наивность и предательски-невинное обнажение детской тайны. А может быть, просто шутка? Догадка, высказанная так осторожно и трогательно, что ни признать ее, ни отклонить было никак нельзя?! Как нельзя было не улыбнуться самому себе, когда, повторяя мысленно эти слова, подходишь к умывальнику и заранее вздрагиваешь и ежишься оттого, что холодная вода польется сейчас на ноги…
Чувство, похожее на это, было у меня, когда я решил объясниться с Семеном.
— Скажи, ты еще думаешь о Милене? — спросил я.
— О «дикарке»?! Мальчик, за кого ты меня принимаешь? — возмутился он, точно я оскорбил его самые лучшие чувства.
Мне и вправду стало неловко и обидно за себя: долго молчал, откладывая это объяснение. Не лишнее ли оно? Как будто и так все ясно!..
Семен пытливо, «по-докторски» взглянул на меня, словно ему нужно было определить диагноз, и продолжал:
— Кстати, ты почему спрашиваешь? Подозреваю, что тебе нравится моя новая пассия? Это такая, скажу тебе, фигура!.. Такая фигура… Она верна мне, и тебе не удастся отфутболить меня опять к этой, к «дикой»!.. Ты, безусловно, понял меня?!
Он прекрасно знал, что я не хочу ничего такого. Пустая болтовня. И, наверное, догадывался, как трудно мне говорить об этом. И ждал. Ему было интересно, как я буду выкручиваться. Сам он на моем месте сказал бы: «У тебя ничего не получается с «дикой». Беру ее на себя…» Он бы пошел прямо к цели. Может быть, доктор так и должен делать: надейся на себя! Его девизом были слова: «В ответе за все!» Правда, когда я уехал, он уточнил: «Один в ответе за все». С возрастом Семен стал брать на себя больше. Но его девиз не нравился мне: один — значит, один. Значит, нет друзей. А если совсем один — то ты не силен, а не силен — так какой из тебя ответчик?!
Только теперь я начинаю понимать, что уже в том разговоре, в том нашем объяснении он оставил себя одного, как будто отделился от меня, гордый, независимый, удачливый и почти всемогущий.