Володька решительно отодвинул кресло. Колесов спокойно улыбнулся:
— Ох и спичка ты! Садись-ка!
И если бы не улыбка на его лице, Кержов бы не сел. На всякий случай он независимо закинул ногу на ногу. Федор Владимирович поймал упавшую на колени трубку, прилег грудью на столик.
— Слушай, — сказал он тихо. — Я понимаю, вы думаете сейчас не о себе. Но можно понять и Константина Николаевича. Привычка заставляет его думать о себе и о пристани.
— О собственном благополучии тоже?
— А ты язва, Кержов! — Колесов усмехнулся. — Парень хороший, а слушать не научился! Тут механика постижимая. В канун отчетного года перерасход средств Подложному вот тут ляжет! — И Колесов постучал ладонью себе по шее. — И Поярково ему порядком надоело…
Кержову показалось, что Колесов не шутит.
— А наверху не видят, что ли? Подложный расправляется с нами, как с пешками.
— Э-э, какая пешка! Иная в ферзя метит.
Кержов покраснел. Уж не его ли Колесов имел в виду? Но он ведь себя ничем не выдал. И, чтобы отвести возможные подозрения, сказал:
— Если Горобец — так он, конечно, не откажется, чтоб его ферзем или ладьей сделали. И глупо было б отказываться в наше время. Да и работает он не хуже других… За двоих, за троих тянет!
Колесов будто мимо ушей пропустил его слова. Выбил о край стола пепел, потом, уже пустую, еще немного пососал трубку и, скрывая под нахмуренными бровями свой взгляд, сказал Кержову:
— Одну мысль не вредно вам уяснить: за большую цель, за идею, за народное дело стоять надо до победы. А шкурников гнать от себя прочь. Они тоже умеют прикрываться нашими знаменами…
И опять Кержов покраснел, а Колесов помолчал.
— Не стоит паниковать сразу, если дело покажется тебе вдруг маленьким, незаметным. Может, имеет оно свое место в том, большом, за что борется народ. Вот ведь с какой стороны смотреть надо… Да что мне тебя агитировать, сами-то вы как решили?
— Я им говорю, производственное совещание собирать надо. Как народ решит — так и будет. И никуда Костя не попрет!
— Тоже верно. Не сорвется собрание?
— Нет, Черемизин за нас, значит, твердо!
Колесов согласился с ним. Видно было, что он устал, и Кержов заторопился. Главного он все-таки добился. Колесов позвонит отсюда в пароходство или в райком, чтоб кто-нибудь пришел на собрание. Если Горобец победит, то и его, кержовская, заслуга в этом деле не забудется. А если по Костиному будет, так он может сказать, что даже советовал Колесову не поддерживать собрания. Тем более что Колесов учиться уедет — пойди докажи тогда, что не так было…
Федор Владимирович поднялся, положил ладонь на плечо Кержову:
— Эх, брат, нечего мне тебе подарить за гостинцы. — Он посмотрел на Володьку, потом оценивающе на трубку. — Ты куришь?
— Так, балуюсь…
— Возьми! Фронтовая. Мне бросать курево, а она со мной — покоя не дает. — Он улыбнулся. — И сам не кури, разве когда прижмет… Нам еще многое на земле сделать надо!
На совещание собрались у Подложного. В кабинете мест не хватило, и часть народа толпилась в приемной, где обычно стучит на машинке Люба Калинович. Тут все курили и переговаривались.
Горобец и Алик сидят у окна напротив двери. Им виден Кержов. Он посапывает колесовской трубкой и трясет ею в кулаке — знак Сергею, чтобы не волновался. Горобец поджал губы, ждет, когда Черемизин даст ему выступить. Народ настроен вроде бы добродушно, многие улыбаются, подмигивают Сергею.
Бочкарев перед началом сказал ему:
— Ну, Горобец, если твоя возьмет — бутылку ставлю!
— Не твоя, а наша! — ткнул Бочкарева и себя в грудь Кержов. — И за спиртом ты побежишь, понял?
Сергей только усмехнулся, а Бочкарев, не глядя на Кержова, продолжал обнадеживающе:
— Ты учти, если план примут, за него триста рубчиков полагается. Надо напирать!
Вступительное слово было за райкомовским инструктором. Он хоть и не сказал прямо, да все поняли, что Колесов с ним разговаривал, просил разобраться. Потом Черемизин объяснял суть дела. Когда говорил, не смотрел на Горобца, может, не хотел смущать его раньше времени. Закруглился он образно:
— Монета стоит ребром, товарищи, а куда она упадет — от нас зависит. Если орел, — значит, строить мастерскую, а решка — зимовать по-старому. Вот послушаем сейчас Горобца и решим. Давай, Сергей Никандрыч, твой черед!
Подходя к маленькому столику, за каким обычно писал Бочкарев, Сергей испугался чего-то. Разложил чертежи на столе, все ожидают слов его, а он начать не может. Кто-то подзадорил из коридора: