Маленький очкарик рассовывает зажигалки по карманам, кивает, дакает, свертывает тетрадку, задом пятится к выходу, обещая зайти на днях, а я не могу понять, что же ему вернули — стихи или зажигалки?! Но тот, кто вернул, мне нравится. Он говорит уже мне:
— Э, здравствуй! — и протягивает руку. — У тебя нет зажигалок? Я собираю, могли бы поменяться! У тебя что? Тоже стихи, поэма?..
— Нет, — отвечаю, — мне надо найти Светку Демину.
— Светку? Демину?! Старик, ты не по адресу. Тебе надо в адресное бюро.
— Сла-ва!.. — жалобно говорит белобрысая девица.
— Ах, да! Извини, пожалуйста!.. — Не разобрать, у кого он просит извинения, но я на всякий случай киваю головой, точь-в-точь как тот автор. Тогда Слава спрашивает:
— А эт-то что за Света Семина? Мы о ней писали? В каком номере, в какой статье? Числа какого, помнишь?
— Она должна работать в вашей редакции.
— Должна?! Кто же это? Свет, ты не знаешь?!
Белобрысая безразлично пожимает плечами.
— Подожди, — говорит Слава, — в каком отделе? Эт-то что, она наш нештатный автор?
— Мне сказали, — стараюсь я разъяснить спокойно, — она давно в редакции, в штате должна быть.
— В штате — нет. Кто у нас Светки? Ты… — задумываясь, показывает он пальцем на белобрысую, — потом Светка Борщева, потом Светка такая-то, потом такая-то… — Фамилии вылетают, как голуби, из рукава фокусника, а я жду, когда кончится этот поток, но фамилии Деминой так и не услышал. Слава разводит руками:
— Вот!.. Все Светы… Семиной нет.
— Деминой!
— И Деминой нет, я же знаю!
— Она училась в тридцатой школе.
— Э, тут все учились в тридцатой школе. Ты что-нибудь еще придумай, а то напутал…
— Нет — так нет, — говорю я удрученно и иду к двери, не замечая, как говорю вслух:
— Значит, была «Галушка» и пропала…
— Э! Стой, стой!.. Ты сказал: Галушка?! Тебе кто нужен?.. Повтори, как ты сказал?!
— Вроде — Галушка, а что?
— Голова… — он осудительно смотрит на меня и смеется. — Говорил: напутал!.. Какая ж она Семина? Она — Лавочкина. Лавочкина — Галушка! Она тебе срочно нужна?!
— Да.
— Сейчас мы тебя наведем на нее.
Пока я стою и раздумываю, в какой связи все эти незнакомые для меня фамилии, начиная от Семиной да Галушки и Лавочкиной, и что я скажу, если это вовсе не та Светка, которая нужна мне, Слава быстро набирает по телефону номера и какие-то звучные, необычные названия долетают до моего уха:
— Наборный? Галушки нет?.. Корректорская?.. Линотиписты?.. Черт возьми, офсетный? Как я попал…
Наконец:
— Нет нигде вашей Лавочкиной! Пропала…
Блондинка поднимает от писем голову, смотрит на меня, потом на Славу, говорит ему:
— Тимофея сегодня нет, ты знаешь? Она не у него заперлась?!
— Что, у Тимофея?! Сидит рядом, а мы ее разыскиваем?! — он опять набирает номер. — Галушка?! А тут к тебе автор!.. Как нет, как нет, когда ты есть! Когда он сказал, что из редакции не уйдет… Не кипятись, не кипятись, знаешь, какой парень? Светка от него в обморок падает, но делает вид, что занята почтой… Придет, придет, уже пошел!..
И мне:
— Ну вот, а ты говорил… Нашли же! Иди к заму, она там. Не знаешь?.. По коридору направо, потом еще два раза направо, потом налево, потом прямо — там найдешь!
Я перевожу дух.
Иду этой дорогой, боясь сбиться, хотя других поворотов нет. Вхожу наконец в кабинет заместителя редактора, а там — Светка! Светка Демина, Семина, Лавочкина и — Галушка.
— Ну, — говорю я, пока она смотрит на меня, узнает и не узнает еще, — и длинна же к тебе дорога!
Светка отодвигает… стол и кидается обнимать меня.
Так бывает: учился с человеком в школе, потом годы почти стерли память о нем.
Где-то от кого-то слышал о нем с пятого на десятое, а приведись вот такая, как у нас со Светкой, встреча — и поневоле вскочишь, будто ветер подымет! Сдвинешь рывком стол, потому что стул упирается в стену и некогда его отставлять, обнимешь давнего товарища, да и охнешь, а то и всплакнешь с радости…
Светка…
Она, конечно, это она! Но что с ней стало?! Тихоня была, худая, бледная… Ничего подобного! Буйная, звонкоголосая, и свежа, как утрешнее молоко! Лишь глаза по-прежнему карие и, как в детстве, кажутся не по-возрасту большими. Вместо гладко зачесанных волос, пробора и тонкой косицы — короткая стрижка, что-то взбитое, взлохмаченное — ни гребешка не нужно, ни заколок. Она хорошо пополнела, раздалась вширь, и я улыбаюсь, думая, что не зря ведь она — Лавочкина. Во всем ее облике чуть уловимая медлительность, будто человек встает со скамейки и намеревается потянуться…