Долго всматриваюсь в лицо Бунина: сухощаво-болезненное, будто чахоточное, с впалыми глазницами. Взгляд проницателен и тосклив, безбрежно тосклив. В такие минуты в нем, наверное, просыпался черный человек Есенина. А ведь как он любил! Лику, Оленьку Мещерскую, Россию!.. И все же не могу понять, как смог он покинуть родину. Жестокое сердце. Понять не могу, а верю, сколько страданий вобрал он в себя, особенно там, на чужбине, сколько перемучился, сколько снов истосковал по отчей земле…
Почему-то вспоминается мне самодельный памятник из ракушек на братской могиле моряков под Севастополем. По серому ракушечнику мелом написано:
Какая связь между Буниным и этим воспоминанием?
Беру лист бумаги и пишу:
«Бунину нужен памятник».
Оставляю записку на видном месте. Пусть подумает Тимофей Колобов. Если он хорошо пишет и если он любит Бунина, он поймет, что это не шутка.
Да, письма…
Читаю одно, второе…
Звонит телефон. Отвечать или не отвечать? Поднимаю трубку…
— Это Колобов? Тимофей Иванович?!
— Нет. Он в командировке.
— Простите, а кто это?
Называю себя.
— Вы не знаете, к кому мне обратиться с таким вопросом?..
Отсылаю всех по номеру к Галушке.
— Ах, Галушка?! — в трубке то недоумение, то радость, то огорчение. — Спасибо, спасибо…
Я доволен.
…А писем много. Все интересные, но чем больше читаю, тем тоскливее мне, тем больше уверяюсь, что помочь Светке не могу. Не знаю, что ответить ребятам, а они как сговорились, все об одном: «Предлагал девочке дружбу, а она отказалась…» Или не ответила, или сказала, что ей нравится другой… Не лучше и девочки: «Я не могу без него!..» В заключение — «Посоветуйте, что мне делать?», «Напишите мое письмо в газете, тогда она сразу поверит и согласится со мной дружить…»
Что в этих письмах знакомо мне? Неужели в мире ничего не изменилось и поколение, которое идет за нами, не поумнело?! Хотя нет, поумнело!.. Ни в одном письме нет постскриптума, каким заканчивал свои послания мой друг Сеня Шаров: «Жду ответа, как соловей лета». Одной пошлостью меньше…
Не дождавшись моего звонка, приходит Светка.
— Ну что, Галушка?! — спрашиваю я, чтоб сбить ее с толку.
— Как что, готово?! Со штурманским приветом и пр…
— Нет, — говорю, — не писал и не буду.
— Почему?
— Потому что все они, — киваю на письма, — предлагают дружбу.
— Естественно, — пожимает она плечами, — а чего ты злишься?
— Да того, что знал я одного мышонка. Пришел он к кошке и говорит: «Кошка, кошка, давай с тобой дружить!» — «Давай!» — согласилась кошка и стала заботиться о нем ласкает, облизывает, поит его, кормит… Мышонок только на печи лежит, бока греет. Терпела-терпела кошка, а потом посмотрела на него, как на мышонка, мяукнула и чуть не проглотила. Говорит: «А катись-ка ты, мышонок, дальше, пока цел!..» И покатился он: сначала к зайцу, потом к лисе, до медведя дошел. Везде та же история. В конце концов докатился опять до мышиного царства, а мыши смеются. «Чем, говорят, трепаться, лучше б на самом деле другом был. Тогда б тебе не пришлось ни к зайцу, ни к лисе, ни к кошке бегать!..» Но мышонок каким уродился, таким и остался. Как в песне: орел степной, казак лихой… Хоть и женился потом, а живет плохо, и все на сторону поглядывает, все в друзья набивается, а только от него самого дружбой и не пахнет…
Светка пристально смотрит на меня, краснеет, я отвожу взгляд, собираю в кучу ее письма.
— Ты про кого рассказал? — спрашивает она настороженно.
— Не важно. Сказка — ложь, в ней намек — добрым молодцам урок.
— И превосходненько! — неестественно оживляется она. — Материал так и назовем: «Добрым молодцам урок!»
— Ты что? Я писать не буду.
— И не надо!.. Материал ведь уже готов, его только цитатками из писем разбавить…