Но то осенью…
А летом, в конце июня, после теплой дождливой ночи разом зацветают старые липы, и каждая гудит, подобно пчелиному улью. Мед золотисто-белых соцветий хмельным праздничным дурманом застилает голову. От запаха горячего асфальта и от горячей сухой пыли, поднимаемой раскаленным солнцем и ветром, саднит и першит в горле. И убежал бы, скрылся бы от этого удушья до ночи, но каблуки вязнут в топком асфальте, словно в зыбучих песках.
К вечеру следы застывают, ямочки от каблуков похожи на горошины дождевых капель, пробивших мягкую шаль дорожной пыли. И хотя свежеет, липы пахнут по-прежнему густо и терпко, но уже не шумят пчелами, разве только иногда слышен возле них полет припозднившегося работяги шмеля, летящего низко, как бреющий бомбардировщик.
Тихих улиц и высоких раскидистых лип на каждый мой приезд в городе все меньше. Тихих старых улиц с темными от густой зелени садами и палисадниками, где пионы в сумерках похожи на разноцветные воздушные шары, привязанные у самой земли к кустам, с каждым разом становится меньше, потому что новые улицы растут в городе, как грибы после дождя, и, тоже как грибы, похожи одна на другую. Теснят они старый город.
Раньше четыре натруженных, точно спины крестьянских волов, большака прореза́ли город с востока и запада, с севера и юга. Синь, зелень, голубизна церковных куполов над городом, над большаками издали манили путника. Теперь и купола и большаки потерялись в новостройках. Радиальные и кольцевые трассы, проспекты перепоясали город, точно пулеметные ленты красноармейскую грудь. Лишь светлая Орлея-река изменилась мало. Может быть, только еще выше стали ее обрывистые кручи. Они покрыты все такой же бурьянной пестрядью, чащобой сирени, боярышника, черемухи и яркими лопухами мать-и-мачехи, отцветшей сразу за паводком. Серая зелень, дикое коренье укрывают лазы черных пещер, в которых блукали, да и теперь, наверное, блудят самые бедовые мои земляки-сорванцы.
Уже нет над Орлеей-невестницей низких, гладко оструганных деревянных мостов, похожих после дождей на отбеленные холсты. Вместо них серые чугунные пролеты, будто навеки застывшие здесь на массивных каменных быках. Над ними от сумерек до рассвета размеренно-холодное свечение ртутных ламп. Такое холодное, что мнится: под неэлектрической луной уютнее.
Впрочем, что ж горевать? Сами, своими руками строили, стало быть, новое лучше. Только трудно привыкать к городу сызнова. И, возможно, чтобы любить его таким, как есть, не надо было покидать его?!
Потом, немного позже, я скажу, что здесь произошло в канун моего приезда. Вероятно, это следовало сделать сразу, как только взял в руки перо, но, собираясь на родину, разве думал я о несчастье?..
Не помню как, когда стал я узнавать город заново. Было такое ощущение, какое бывает, если входишь в собственную квартиру и видишь, что она обставлена новой, элегантной и модерной мебелью, кругом блеск, лоск, но нет привычных взгляду предметов, ничего, что дорого, близко…
Да, таким показался мне город.
На каждом шагу:
Цвет… свет…
Стекло… реклама…
Бетон… асфальт…
По асфальту троллейбусы причмокивают влажными губами шин.
Новая остановка: Дворец пионеров имени Юрия Гагарина.
Яркие пионерские галстуки… Им улыбаешься. Пионерия не изменилась! Неровными рядами, сбиваясь с ноги, идут дружины под дробь барабанов и хрип простуженного горна. Поют хорошо знакомое: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы — пионеры, дети рабочих!..»
За Дворцом пионеров — Дом Советов: высокие этажи, высокие римские колонны… Перед зданием, среди геометрически точно расчерченных цветников — Ленин. Памятник со старой площади у театра, — теперь он стал как будто выше. Над Лениным, над Домом Советов, над городом — алый стяг. И хочется остановиться, от честного пионерского сердца отдать салют!
А от Ленина далеко видно. И сам город, какой-то зеленовато-голубой после дождя, широко распластавший над Орлеей крылья проспектов, и дымящие трубы заводов, и землистые башни элеваторов за городскими окраинами. Еще дальше — желтые ленты полей, загривок темного леса и бесконечно прозрачный, призрачный горизонт.
На дорогах — троллейбусы, «Волги», юркие «Москвичи», громоздкие «МАЗы». Маленькие «Запорожцы» бесшумно скатываются под горку к мосту, — будто капли дождя скользят по стеклу асфальта.
Во всем свой ритм.