— Слушай, старик, — говорит он мне после очередного длинного и, кажется, так и не завершенного Славкой тоста. — Плюнь ты на все. Море есть море, а ты — газетчик. Тебя не надо объезжать: запряг — и пошел!..
Мне иногда и самому приходит в голову мысль о том, что с морем покончено. Недавно опять был у окулиста. Врач ругалась — без очков совсем глаза испортишь, штурман!.. Хотя бы ненадолго мне надо уехать, дома я не освоюсь, дурацкий стыд мешает…
— Да-да, Волнов, у тебя — псевдоним!.. — говорит покровительственно Колобов. — Себе бы взял, да, да ты сам мастак!..
— Бросьте, — лениво отмахиваюсь я от них. — Не надоело?!
— Я брошу! — вскрикивает Тимофей и бацает кулаком по столу. Оправившись от непонятно чем вызванного приступа ярости, он сует мне под нос ладонь, чтобы я пожал и извинил его. Я пожимаю. — Извини меня, — говорит он, — извини, да, но я не могу спокойно, когда человек не понимает, от чего отказывается…
— Почему не понимаю, — возражаю я, — ты сейчас целоваться полезешь.
Светка предупредительно наклоняется к Колобову:
— Тимош!..
— Да ты не волнуйся, — успокаиваю я ее, — он ко мне полезет…
— Только нецелованных не трогай!.. — смеется Каплик и стукается своим бокалом с Половинкиным.
В глазах у Тимофея жуткая ярость — а что я такого сказал?! — испепеляюще смотрит он на меня и, кажется, хмель уже вышел из него. Медленно, внушительно говорит он мне:
— Ты не понимаешь еще, Волнов, что такое культура… А ты знаешь, что осенью я стану редактором — в принципе уже решено. И ты, ты, ты, Галушка, не знаешь, что будешь моим замом. А кого я на твое место посажу? Его, Волнова твоего! А он фордыбачится, да, как девица… Не знал, да, что штурманы такие пугливые…
— Цэ дило! — утверждает Каплик. — Выпьем?!
— Ребята, — говорю я миролюбиво, — море — тоже вещь.
— Ну, знаешь, да! — опять как-то ревниво возмущается Колобов, и я чувствую, что другие слова готовы сорваться у него с языка, и я жду, но Светка предупреждает их торопливо-испуганным:
— Тимофей?!
Все переглядываются и, будто вспомнив что-то, умолкают. Ну что ж, их дело!.. Тусклые люстры над головой начинают слабо раскачиваться. Мне мерещится — ведь море спокойно, настоящей волны нет. Хорошо бы накинуть теперь капюшоны и выйти с Миленой на ют. Ах, как заманчива зелено-изумрудная толща Тихого океана!.. Но легкий звон рюмочного стекла возвращает меня в реальный мир.
Каплик повторяет:
— А цэ дило, старик. Ты подумай.
Никто не перебивает и не поддерживает его. Говорят о росписи стен в кафе, хвалят худграфовцев и какого-то Иванюкина, организовавшего здесь показательный студенческий джаз, исполняющий народные мелодии в современной интерпретации… Я слушаю их разговор в пол-уха и вдруг понимаю, что все хвалят Колобова: если б не вы, Тимофей Иванович, если б не вы!..
Ребята-ребята, вас-то кто модернизировал?!
Вероятно, они все знают обо мне больше, чем я думал… Светка рассказала — проинформировала, больше некому. Возможно, она знает, что на море мне уже не вернуться, потому что если видела Миленкину мать, если говорила с ней обо мне, та могла сказать, что у меня испортилось зрение. Миленкина мать знает…
Ну что ж, раз так…
Подзываю официантку с белым кокошником, только без малиновой луны на нем, требую принести поднос мороженого.
— Сколько порций? — спрашивает она. — Сколько уместится!
Светка ликует:
— Как ты догадался! Я только хотела попросить…
А я уже жалею о своей выходке, но умная официантка приносит нам по одной порции… Общий разговор переходит со студентов на учителей, вспоминают, что настает пора учительских семинаров.
— Надо дать несколько проблемных статей, — предлагает Половинкин. — У меня есть щекотливые темки.
Он спорит с молчащим Капликом, а Колобов спрашивает меня:
— Поможешь нам, или решил концы отдать, да?!
— Помогу. Если надо — о чем речь. — Наверно, я сильно пьян. Или они. Неужели не понимают, что я для них чучело, а не помощник.
— Нужен очерк. Добротный, да, лиричный, душевный такой, о хорошей учительнице…
Я слушаю Колобова и незаметно для себя начинаю мыслить «для газеты». В памяти образ Евдокии Дмитриевны, нашей неизменной классной руководительницы, милой, доброй, тихой женщины. Я привез ей океанскую раковину…
— Слышишь, Каплик, — Колобов стучит вилкой. — Запиши в план за Волновым!
— Уже заметано, — с улыбкой отвечает Каплик и невозмутимо поглаживает коротко стриженную голову.