Даму провожаю я. На улице зябко, только что прошел холодный дождь, шастает по переулкам ветер. Светка ежится, но бодрится.
— А ты знаешь, — говорит она, — Милена была бы довольна…
— Чем?
— Ну, что у тебя так получается.
— С глазами? — спрашиваю ее, но поздно прикусил язык, сорвалось.
— Нет, с газетой, — спокойно отвечает Светка, и я теперь уверен, что она знала обо всем.
— Ты бы слышал, как о тебе Колобов отзывался! — продолжает она. — Ты бы только слышал…
— А как?!
— Тебя, говорит, беречь надо!.. Тимофей вообще-то чуткий человек. И к слову, и так… Сам пишет нежно…
— И томно? — усмехнулся я.
— Давай не придираться, ладно!
— Тогда при чем тут Тимофеева чуткость?!
— Я же говорила: ты ему понравился…
— И поэтому он лез целоваться?..
— Ну!..
— Внешность его привлекла!..
— Было бы странно! Внешностью ты даже мне не нравишься, — съязвила Светка.
— За глаза похвалы не тяжелы. Я думаю, тебя он тоже хвалит часто, да и сегодня — замом пророчил. Тебе нравится?.. А может, он задание дал тебе — меня обработать?! Только ведь на мне далеко не уедешь. Я ведь необразованный, некультурный, меня наизнанку выворачивает от этого джаза, каким вы все восхищались там…
Светка смущена, но она не спорит. Так же, как Тимофей, она не то спрашивает, не то предлагает:
— А что, давай вместе работать, а?!
Светка ловит каждое слово Колобова… Она, верно, влюблена в него, хотя возможно, сама не сознает этого.
— Что он любит? — спрашиваю я.
— Все! — простодушно отвечает Светка и тут же — многозначительно: — Живет полной жизнью…
— А Бунина?!
— Кумир!.. Тимофей, когда садится писать, как музыкант, настраивает себя по Бунину: та же интонация, ритм… Вообще, — вздохнула она, — в нем великий писатель погиб.
— Почему?
— А кто его знает, все так думают.
— Говорят или думают? — почему-то мне очень хочется уточнить это.
— Не все ли равно!..
— Нет. Я думаю, глубокий талант не может погибнуть просто так. А мелкий — что ж, тот пересохнет, как дрянной ключ, стоит в него корове копыто поставить.
Светка удивляется, как это я могу рассуждать о подобных вещах… Ну что же, рассуждать — это еще не судить и даже не осуждать. И если насчет Колобова все правда, то я бы рискнул назвать причину.
— Ну, философ, — подначивает Светка. Как бы там ни было, ей тоже интересно.
С чего бы начать?!
— На мой взгляд, — говорю я, — талант глубже всякого ключа… Это сам источник, из которого выходит родник. Поэтому его никогда не заглушишь. Талант — это когда человек может выразить то, чем живут, страдают, восторгаются другие. Другие — это народ. Значит, надо переживать и чувствовать, как твой народ. Надо знать его душу. Сплетать же красиво слова — это еще не талант… А Тимофей?! Готов «Дубинушку» как фокстрот танцевать…
— Ну, а другие, которые, допустим, танцуют — учти, их много! — разве они — не народ?! — возмущается Светка.
— Нет, не народ.
— Но кто же?..
— Так, может быть — полова, которую ветер носит.
— Ну, ты и загнул! Значит, меня носит, тебя — нет, ты — народ, а я — не народ…
— Ты, Свет, тоже народ, но только легкомысленный, ты — меньшая часть его…
— Да кто же, по-твоему, народ? Где он, покажи, дотронуться дай!..
Когда доходит до крика, серьезного разговора уже не получится, а жаль. И все же я говорю Светке:
— Мой отец — народ, и мать… И Миленкина мать, и сама Милена.
— Интеллигентка она, а не народ.
— А вот это напрасно! Народ — не специальность и не профессия…
— Только, пожалуйста, — нервно перебила Светка, — не цитируй мне, пожалуйста, «Философский словарь». Это мы уже проходили…
— Вот-вот, проходили…
— Ну и что?!
— А так мимо всего можно пройти.
— Сам-то ты не пройдешь?!
— Да нет, думаю, не пройду.
— Ну и отлично: поговорили! Какой же итог?
— Тимофею Колобову надо памятник заказывать, а не Бунину…
Но Светка не поняла меня. Ведь Колобов такой находчивый, такой проницательный, хоть и кажется скромным. Он по одному письму, присланному Половинкиным в редакцию, распознал его недюжинные способности. Специально в район к нему ездил (Слава в школе работал), заставил там написать какую-то справку с примечаниями, чтобы проверить, не ошибся ли, потом уже перетянул Половинкина в редакцию.
— Свет, — перебиваю ее, — а тебе не бывает тошно?
— Не знаю, — мирно пожала она плечами, ссориться-то надоело уже. — В общем, надо ведь как-то жить… А почему ты об этом?..