Стала сгорать лучина — гаснуть Мишина сила. Японец тогда его опять на ковер манит, думает реванш взять, на глазах стоязыкой матросской публики утереть нос Иванам у них же дома. Мишины товарищи говорили другу своему, чтоб не ходил он на эту схватку. Лобанов и сам знал, что ему больше не подняться.
Когда япошка похваляться начал, что одной рукой Мишу за хрипок к земле пригнет, не вытерпела у него душа. Вышел Лобанов, поклонился народу низко, попросил, чтобы злом не поминали в случае чего. Собрал он свои силы в последний раз и поднял злыдня под небеса. Захрустели у того холеные косточки, взмолился о пощаде и сознался миру в черном своем зле. Все думали, задушит его теперь Лобанов, а тот отпустил, наказывая не ходить на Русь со злом, не искать тут себе погибели. И хоть немало с тех пор воды в Двине ушло, Архангельск помнит славу свою, гордится Мишей Лобановым…
Теперь это город-рабочий, с заводами, бумажными фабриками, новостройками. Город, наступающий кладбищенскими отрубами на болота, город привозного камня и хранитель мрачной старинной архитектуры, город-песенник, причал матросских гюйсов едва ли не всех стран, город-франт, любитель цветных вывесок, торжественных морских парадов, искристых ночных фейерверков, город долгой полярной ночи и незаходящего летом солнца, но больше всего — город деревянного дьявола.
С железнодорожного Московского вокзала поражал он морским видом: обилием океанских лайнеров, рыболовных сейнеров, траулеров, караванами барж, большими и малыми парусами, катерами и моторными лодками, снующими по воде, как жучки, лесом портальных и плавучих кранов с прямыми и загнутыми, как хоботы, стрелами. Это и есть Архангельск, главный Архангельск, жизнь которого и в ночь и в день — на воде, и для которого берег — лишь временная пристань, снабжающая углем, провиантом, письмами и газетами, спецовкой и медикаментами.
Две или три центральные улицы, набережная и небольшая площадь скупо вымощены камнем и покрыты асфальтом. Дальше везде — лес, дерево и дерево. Бревенчатые дома, тесовые крыши, резные наличники. Бревнами загачены улицы, тротуары подняты на мостки и забраны досками. На базаре, в парках, кинотеатрах — буфеты, ларьки, тиры и танцплощадки — все из дерева. В однообразной, как загородка из штакетника, Соломбале даже бумкомбинаты кажутся деревянными, потому что цеха заставлены штабелями леса, кладями пиленой древесины и всюду запах свежих опилок, прелой коры и смолистых сосновых комлей. Удивляешься только одному: как и почему не деревянные здесь трамвайные рельсы? С холодным синим блеском, точно дружные змеи, вьются они по деревянному накату улиц…
Над всем этим — свежее дыхание моря и мое первое его ощущение…
Массивный, похожий на ленивого быка, морской паром причаливает к шаткому дебаркадеру… Грошовые билеты, со скрипом откатываемые сходни и в переговорную трубу — как в мегафон — хрипловато-простуженный басок красномордого капитана:
— Малый назад.
— Малый вперед…
Наконец:
— Полный вперед!..
Меньше мили от левого берега до правого, но ведь это моя первая миля!
С моря подхватывает легкий ветер — побережник. Волны лениво дыбятся, взметываются лошадиными гривами, и больше всего на свете мне хочется спросить сейчас:
— А сколько тут баллов?!
Мне нужны баллы!..
Грузный, страдающий одышкой океанский паром, списанный по старости и дряхлости на эту переправу, не замечает ни ветра, ни волн. Капитан — да и капитан ли это? — сонно зевает на мостике, кажется, у него трещат скулы, как сходни под грузовиками, медленно въезжавшими на гулкую металлическую палубу парома. Немногие пассажиры примостились на мешках, покуривают, смеются. Шоферы не то спят, не то задумались в кабинах машин за стеклами, им даже лень закурить, не то что сойти на палубу. Ни волнения, ни смятения ни в одном лице — безмятежность, равнодушие, скука…
Но как просто и эту прозаическую картину опоэтизировать романтическому сердцу! И я думаю: железная воля, выдержка, привычка, пренебрежение к страху, к морю…
Расставляя широко ноги — так ведь пишется во всех морских книжках, — я иду на нос парома. Перелезаю через пахнущие мазутом бухты стального троса, подхожу к якорным клюзам, дотрагиваюсь до ржаво-холодного железа якорных цепей. И вдруг:
— Эй, там!.. Проваливай с носа! А то огреет концом по шее!..
Это мне. Вздыхаю. Нет, не так должно было встретить меня море…
Но тут шальная грива бьет по парому, и брызги — настоящие морские брызги! — летят мне в лицо. Ха-ха-ха! Вот оно!.. Приветствие моря!!!