— Ты не простудишься? — участливо спросила она.
— Давай разуемся, — ответил я, — веселей будет!
— Не надо, все равно…
На крыше института были мощные динамики. Окна радиорубки выходили на площадь, и нас, видимо, заметили оттуда, потому что вдруг заиграла музыка и веселый голос запел:
— Кап, кап, ка-аплет дождик…
Пока мы шли через площадь, пластинку ставили дважды.
…Как память о том дне цела у меня косынка. Кажется, от нее и сейчас пахнет ландышами, запахом ее волос. И так же отчетливо слышу я сейчас ее голос:
— Ты бы хотел идти так всю жизнь?!
— Да, вместе с тобой.
— А я с тобой…
В одной из тетрадей Милены читаю:
«Допустим, я нравлюсь Семену, хотя сама я в это не верю. Почему он настырничает, пристает? Ему же было ясно сказано, а он все равно набивается в друзья. «Лучший из лучших, достойный из достойнейших» не может с этим смириться…
Жаль мне его будущую жену. Что бы ни творилось в ее душе, он будет считать все капризом, прихотью. Будет помыкать ею, вынудит плакать, когда весело, и смеяться, когда на душе кошки скребут… В его натуре жить приспосабливаясь, ловча, хитря. Так легче скрывать скудоумие и даже играть роль способного, одаренного человека. В крайнем случае — подающего надежды… Но зачем же такая жизнь?! Зачем? Неужели не лучше быть самим собой?! Ведь это надо быть от роду проклятым, чтобы всю жизнь таскать на себе маску и бояться потерять ее… Если жена будет умнее, он возненавидит ее, опасаясь разоблачения. Неужели вся эта мерзость из ростка честолюбия?..»
…Я старался найти, понять для себя то мерило, с каким подходила Милена к людям. Иногда мне казалось, что многие слова ее о Семене можно отнести к Тимофею Колобову. В чем-то Колобов оставался непонятен, и это злило. Зачем он упорно тянет меня в редакцию? Он, кажется, хочет приучить меня к маске Волнова, а ведь это совсем ни к чему. Я не охотник до славы, да и Милена сказала бы, что это не мое дело. Уверен! Странный народ эти газетчики и журналисты. Они уверены, что почти каждый, взявший в руки перо, может сравняться с ними. Оттого ли, что самим ремесло дается легко, или другая есть причина? С одной стороны, понять их можно: до газеты у каждого была другая специальность, а потом вот освоились и неплохо вроде получается, а?! Если б и у нас так было: подержался за штурвал, а тебе сразу — да ты штурман природный! Иди на корабль, жизни без тебя нет!.. А и с другой стороны поглядеть — как не понять Колобова? Газетка маленькая, город наш вроде бы и не так уж знатен, чтобы, положим, газетчики рвались сюда работать, тут даже знаменитых комсомольско-молодежных строек пока нет, а ведь Тимофею кадры нужны, кадры!.. Вот он и думает: штурман пока к делу не пристегнут, так дай-ка возьму его на прицел!.. И Каплик, кажется, намекал на это… Но нет, Колобов, я тебе все-таки скажу, что плох тот штурман, за которого кто-то прокладывает курс!..
…Позвонила неожиданно Галушка — оказывается, неприятная новость: Колобов прочитал мой очерк о Евдокии Дмитриевне и, забрав материал, куда-то уехал.
— Ну и что? — спрашиваю я. — Ты думаешь, на свалку повез?!
— Нет, я решила, что он к тебе…
— Зачем?!
— Может, не понравилось что… Заставит переделывать.
— Ясно, Светка, ясно… Ты всегда была такая заботливая… Сама в таких случаях что делаешь?
— Я бросаю в корзину, ведь Тимофей зря не скажет!
— Тогда чего же ты сейчас беспокоишься?!
— Так ведь я знаю Евдокию Дмитриевну! Очерк-то хороший, жалко…
— Значит, внутренние противоречия… Ну, матери на растопку годится.
— Ты ничего не понимаешь!
— Вот это да — в самое яблочко попала.
— Я тебя предупредить хочу, попросить…
— О чем, еще темка?! Я думаю, хватит с меня!..
— Нет-нет… Ты не кипятись, не ругайся с Тимофеем, ладно?! Пусть он выговорится, выбесится, остынет, а потом уже соглашайся с ним или не соглашайся — твое дело.
— А я сейчас приготовлю ковшик с водой. Как только твой Тимофей Иванович зашипит…
— Ладно, Волнов, я предупредила, а ты смотри! Но лучше помолчи сначала, ты ведь его совсем не знаешь…
Эх, Светка, хоть ты и не называешь уже меня по имени, а все Волновым да Волновым — вслед за своим Тимофеем, тебя ведь так легко успокоить, если уж не переубедить.
— Слушай, Свет, — улыбаюсь я в телефон, — давай поговорим по душам?
— Ну что еще?!
— Скажи мне откровенно, он хороший?!
— Хороший…
— Человек?!
— Человек.