Думаю:
«Тимофей, понял ли ты что-нибудь?» Сбежал.
А я, понял ли сам?
Столько места на земле, столько простора, столько дел кругом не переделано, а я — без руля, без ветрил…
Горько. Стыдно.
Погоди и ты, Милена, погоди, не торопи меня.
Ведь уеду — когда еще свидимся?
Вечером, необычно молчаливо совершив обряд умывания, отец сказал матери громко, чтобы и я в своей комнате слышал:
— Ужинать будем сегодня в зале, мать. Накрывай там, да повеселей, поторапливайся!..
— Ставлю уже, — удрученно отозвалась мать, и я подумал: раз у отца такое настроение, то не отстанет и от меня. Надо собираться.
Категорически настойчивыми предложениями отца обычно начинались все семейные ссоры. Кто, интересно, обидел его сегодня? Мастер, начальник цеха или опять нормировщица, беззубая кобыла, забывшая поставить ему в табеле прошлое воскресенье рабочим днем? Если хочется ему обедать в зале, значит, будет речь… На кухне тесно, там не размахнуться, и голос от соседства стен, штор, занавесок звучит приглушенно, в зале же акустика, как на площади…
Мать гремит тарелками. Возвращаясь на кухню, она попутно вытирает фартуком гитару, висящую на гвоздике с катушкой. Гитара — подруга ее молодости. Мать прикасается к ней по великим праздникам, когда гости в доме, когда сама слегка захмелеет от выпитого и захочется отвести душу в песне. Я точно знаю, что если перед обедом мать нечаянно вытирает гитару, значит, отец принес «белую головку». О, он уже открывает скрипучий буфет, звенит бокалами… Сейчас позовет…
— Сынульк! — слышу его приятно взволнованный голос. — Иди-ка, иди!.. Обед уже остывает, по маленькой тут у нас есть. Мать, садись-ка! Что ты там топчешься…
Садимся.
Мать уже всплакнула. Силясь улыбаться, сама расстроенная, она бросает на меня встревоженные взгляды, и мне это непонятно. Так обычно она смотрела на меня в детстве, когда я приносил двойку или прогуливал уроки, а отец срочно «принимал меры». Неужто и сейчас они решили за меня взяться?!
Чокаемся.
— Твое здоровье, сынок! — (Точно, будут меня прорабатывать!) — Я пью за твои будущие акадэмии! За твои труды!.. Давай, мать!..
Они понимающе, согласно кивают друг другу, чокаются еще раз и на меня не смотрят. Мать старается выпить горькую рюмку залпом, отец глотает рывками, судорожно ходит под рюмкой острый худой кадык. Потом в тишине все жуют долго и молча. Глаза отца постепенно влажнеют, вилка его тыкается в закуску неуверенно. Тяжелые думы одолевают его, и он время от времени трясет головой, чтобы освободиться от них, а может, ищет, с чего начать, чтобы разговор тек без скандала, убедительно, чтобы до меня «дошло» и я понял…
— Значит, так, сынулечка… Далеко ходить не будем, возьмем со вчерашнего дня!..
— Не надо, может, отец?! — всхлипывает сразу мать.
Я невольно сжимаюсь весь, мне обидно за мать. Вызывающе спрашиваю:
— А в чем дело?!
— Ты, мать, молчи! Вишь, он сразу голос повышает. Не обучили мы его поведению, не обучили. А в том!.. Ты видишь, мы уже старые, загнулись совсем! Ты скажи вот, ответь, зачем мы живем с ей. Зачем? Мы живем с ей для того, чтобы дать тебе образование, выучить, чтобы ты вышел в люди и не ишачил век, как мы… Для вас акадэмии пооткрывали, институты, а ты чем занимаешься?! Ты мне глаза не прячь, не утыкайся в тарелку! Ты мне прямо скажи, ответь, чем ты вчерась занимался? Где пропадал, с кем, с какими это теперь товарищами водишься?..
Я положил вилку, катаю хлебный шарик, леплю чертика, и мне все равно. Отвечать ему я не буду. Он теперь не поверит. Скажет: «С чего бы это вдруг у тебя товарищи в газетке завелись? Никогда не было, а теперь ни дня ни ночи без их не проводишь?»
— Молчишь?! — продолжает он. — А я тебе прямо скажу: сомнительные знакомства завелись… Ты что? Тебя из флота прогнали?.. За какую такую провинность, интересно бы знать?! И почему от нас с матерью скрываешь? Ты думаешь, мы с ей зря спину гнули? Думаешь, мы не должны знать, на какие такие средства́ ты выпиваешь?! Дружки все одинаково по́ют. Вчера они тебя угостили, и еще угостят, а потом придет твоя очередь, а как же?! Мы думаем, у тебя сначала горе… Правильно, горе. Я тебе за это ничего не скажу, сам четвертиночку тебе куплю, сядем, выпьем по-человечески, помянем…
— Отец! — перебивает мать, и, кажется, вовремя, не то бы я сам его оборвал.
— Подожди, молчи сиди! — машет он на нее рукой. — Я это все к примеру говорю, и ты на меня не серчай, ты слушай, я тебе скажу дело. Если тебя с работы выгнали, ты не отчаивайся, не заводи плохих знакомств. Они до добра не доведут. Ты признайся нам с матерью! Подумаем, обсудим, пойдешь к нам на завод. Я тебя сам в ученики возьму…