Иногда по дороге за садом проносятся трескучие мотоциклы — точно стравленные собаки гоняются один за другим. Или ревет «МАЗ», воняет и чадит копотью. Лишь гудки паровозов на товарной станции забавляют меня, похожие на эхо далекого порта, на зыбкий привет с морских берегов…
А спокойного часа как не было.
Отвлекаюсь, наблюдаю за другим нашим соседом — мальчишкой. Он забрался на крышу сарая рядом с голубятней, привязал старую штанину к шесту и машет им, понуждая голубей кривыми петлями уходить ввысь. Голуби напоминают чаек, безудержными кликами встречающих судно после шторма в гавани. Смотрю на загнанных в верхотуру неба голубей, а сам все думаю: прижились бы чайки за полземли от океана? Нет, наверное.
А я?!
Как долго выдержу я без моря? Долго ли вытерплю среди зеленых яблонь, под спокойным и таким надежным — домашняя крыша! — небом, около желтозвездных огуречных грядок и колючей городской малины, потерявшей свою духмяность от близкого соседства с асфальтом?.. Голуби — птица слишком домашняя. С ними чайки не-уживутся. И уж никак, никогда не останусь здесь я — пусть хоть и крылья у меня будут обрезаны. А если что — на море даже смотритель маяка — моряк.
Да, если что — на море и смотритель маяка — моряк.
Пока никто не знает, почему я об этом думаю. Если что — я полечу на Сахалин, к проливу Лаперуза, на мыс Крильон. Буду нести вахту на старом маяке, поставленном русскими еще в прошлом веке. По темной каменной башне стану подниматься на крышу, смотреть на бурное мелководье пролива, на обветренную скалу, в названии которой вечное предупреждение — Камень Опасности, и думать, что огонь моего маяка горит не напрасно. Чем сильнее ненастье, чем суровее непогода и плотнее туман, тем крепче будет моя вера…
Но кто б не хотел, чтобы маяк его жизни горел не напрасно?!
На моем горизонте не было туч. Только вот, когда умерла Милена, что-то случилось с глазами. Так, пустяки, сначала я даже не обращал внимания: если расплывались лица, думал, что от усталости. Потом пошел как-то в кино, в один из тех кинотеатров, которые нравились нам с Миленой. Экран был тусклым, размытым. Не знаю, как я удержался. Хотел свистеть, кричать на механиков: «Сапожники! Резкость не можете навести!..» Но зрители сидели спокойно, и я только чертыхался про себя на них на всех. В другом кинотеатре — такая же история.
Что мне оставалось? Пойти к окулисту. И я пошел.
— Доктор, — сказал я после проверки, уже зная, что ничего хорошего не услышу, — я штурман, доктор. Глаза нужно вылечить.
— По всей видимости, — сказала она, — нервное истощение, недостаток витаминов.
— Доктор…
— Выпишу очки… Ешьте фрукты, ягоды. Не утомляйтесь. Отдыхайте на свежем воздухе… Потом посмотрим…
И вот очки у меня в кармане, но я не ношу их. Ни мать, ни отец не знают об этом.
Я отдыхаю, ем витамины…
А передо мной лист чистой бумаги, и я должен написать на судно, что болезнь задерживает меня в отпуске. Я должен сосредоточиться, чтобы решить, какой маяк в жизни выбрать для себя.
Проходит мимо меня лысый, давно лысый дед — мой отец. Он рад, что я дома, что я сижу в саду чем-то озабоченный и не рвусь на гулянки, как часто бывало в мои прежние наезды. Он не нагружает меня никакой работой, хотя недостатка в ней нет. Со стороны он может показаться странным. Старик при удобном случае не упустит возможность пожаловаться на усталость, на то, что не дождется никак пенсии, чтобы подлечить мотор и отогреть старые кости. При всем при том он довольно покладист и не прочь выпить. А выпив, размякает, перестает закусывать и подолгу задумывается, словно дрема вокруг него бродит. Вдруг он начинает таращить глаза, перебивает всех и тоном спорщика, которому не дали договорить, начинает нести околесицу про свой завод, скоро распаляется до крика:
— Чиновники! Пузачи! Не ценят рабочего, заездили его как сивого мерина. Вот они где, вот, — бьет он ребром ладони по шее, — на хрипку у рабочего сидят!..
Они — это заводское начальство, преимущественно мастера, которые только «пальцем указывать, а сами ни черта!..».
Спустив пар, как кипящий самовар, он остывает, довольный, что отвел душу. А спроси его:
— За что ты их так?
— За то!..
Рявкнет и будет молчать, злиться и думать: а действительно, за что? Потом надумает: мастера, например, посылают его, старика, таскать двигатели наравне с молодыми, а он-то уж не в силах! Или начальник цеха — вот уже второй год не дает ему летнего отпуска.