Вторник. Сегодня я спокойно бродил по городу. Вдруг заметил, что ноги несут меня в незнакомые места. Казалось, что улицы образуют лабиринт по умыслу Autrui. В конце концов я оказался в глухом переулке.
Среда. Моя жизнь ограничена узким пространством внутри бедного квартала. Нет смысла рисковать и пытаться выйти за его пределы. На всех углах меня подстерегает Autrui, готовый преградить мне доступ к центральным проспектам.
Четверг. Каждую минуту я боюсь столкнуться один на один, нос к носу с моим врагом. Заточенный в своей комнате, я чувствую, что, ложась спать, раздеваюсь под наблюдением Autrui.
Пятница. Провел весь день дома, неспособный даже к самой незначительной деятельности. Ночью вокруг меня вдруг появился тонкий контур, что-то вроде кольца, пугающий не больше, чем бочарный обруч.
Суббота. Проснулся внутри шестигранного ящика размером с мое тело. Я не отважился ломать стенки, предчувствуя, что за ними меня ожидают новые шестигранники. Не сомневаюсь, что мое заточение — дело рук Autrui.
Воскресенье. Замурованный в своей келье, я медленно распадаюсь на составляющие. Выделяю желтоватую, с обманчивыми бликами желтоватую жидкость. Никому не посоветую принять меня за мед…
Естественно, никому другому, кроме Autrui.
1951
СИНЕСИЙ РОДОССКИЙ
Тяжелые страницы «Греческой патрологии» Поля Миня погребли хрупкую память о Синесии Родосском, провозгласившем на земле царство ангелов случая.
Со свойственной ему манерой преувеличивать, Ориген отвел ангелам архиважную роль в небесном хозяйстве. В свою очередь благочестивый Климент Александрийский впервые признал присутствие за нашими спинами ангелов-хранителей. И привил первым христианам Малой Азии безрассудную любовь к иерархической множественности.
Из темной массы еретиков-ангеловедов Валентин Гностик и Базилид, его эйфоричный последователь, выныривают, сверкая люциферовым блеском. Потворствуя маниакальному культу, они приладили ангелам крылья. Посреди второго века им захотелось оторвать от земли тяжелейших позитивистских созданий, носящих такие красивые и мудрые имена, как Динам и София, их безрассудному потомству род человеческий обязан своими невзгодами.
Менее амбициозный, чем его предшественники, Синесий Родосский принял Рай таким, каким его представляли Отцы Церкви, и ограничился изгнанием из него ангелов. Он говорил, что ангелы живут среди нас и именно к ним мы должны обратить все наши молитвы, поскольку они являются концессионерами и эксклюзивными дистрибьюторами всех непредвиденных обстоятельств нашей жизни. Согласно мандату, полученному свыше, ангелы провоцируют, множат и влекут за собой тысячи и тысячи случайностей. Они заставляют их пересекаться и переплетаться между собой стремительно и, как может показаться, произвольно. Но лишь Всевышнему очевидно, что они навивают основу ткани очень сложного узора, куда более прекрасной, чем усыпанное звездами ночное небо. Под вечным взглядом случайные рисунки преобразуются в загадочные каббалистические знаки, хранящие тайну мира.
Ангелы Синесия, словно бесчисленные проворные челноки, ткут полотно жизни от начала времен. Летают без конца из стороны в сторону, приносят и уносят мысли, волеизъявления, психосостояния и воспоминания, снуют внутри бесконечного высокоорганизованного мозга, чьи клетки рождаются и умирают одновременно с эфемерной жизнью людей.
Прельщенный высшим саном манихеев, Синесий Родосский счел возможным включить в свои умозаключения Люциферово войско и допустил демонов в качестве саботажников. Они вплетают в основу полотна, сотканного ангелами, свою собственную пряжу, обрывают нить наших благих помыслов, смешивают чистые цвета, воруют шелк, золото и серебро, подменяя их грубой холстиной. И человечество демонстрирует Всевышнему свой жалкий коврик, где линии оригинального рисунка искажены самым печальным образом.
Синесий прожил жизнь, вербуя работников, которые трудились бы на стороне добрых ангелов, но у него не было последователей, достойных уважения. Известно только, что Фавст, патриарх манихейский, будучи уже старым и дряхлым, возвращаясь с памятной африканской встречи, на которой его высек святой Августин, остановился на Родосе, чтобы послушать проповеди Синесия, и последний решил вовлечь патриарха в свое безнадежное дело. Фавст выслушал воззвания ангелофила со старческой уступчивостью и согласился отдать ему внаем худое суденышко, на которое Учитель рискнул погрузиться со всеми своими учениками. В тот день небо предвещало грозу, и с тех пор, как они отплыли от берегов Родоса, о них ничего не известно.
Ересь Синесия не получила никакого названия и исчезла с горизонта христианства. Она даже не удостоилась чести быть официально осужденной на Вселенском соборе, хотя Евтихий, аббат из Константинополя, представил членам синода пространное сочинение «Против Синесия», которое никто так и не прочитал.
Хрупкая память о нем затонула в море страниц, кои мы называем «Греческой патрологией» Поля Миня.
1952
МОНОЛОГ НЕПОКОРНОГО
Я овладел сиротой той самой ночью, которую мы провели при дрожащем свете свечей у тела ее отца. (О, если бы я мог сказать то же самое другими словами!) Поскольку все в этом мире становится явным, весть о случившемся достигла ушей старикана, смотрящего на наш век сквозь злобные стекла своего пенсне. Я имею в виду того старого господина, который руководит мексиканской словесностью, напялив ночной колпак, неизменный головной убор сочинителей мемуаров, и который прошелся по мне своей разъяренной тростью прямо посреди улицы, при полном попустительстве местной полиции. Кроме того, на меня был обрушен едкий поток оскорблений, гневно исторгнутых пронзительным голосом. И все благодаря тому, что бестактный старец — черт бы его побрал! — был влюблен в ту самую нежную девушку, которая отныне питает ко мне отвращение.
О горе! Меня ненавидит даже прачка, несмотря на нашу долгую безобидную связь. А прекрасная наперсница, которую народная молва нарекла моей Дульсинеей, не пожелала выслушать сердечные жалобы своего страдающего поэта. Думаю, что меня презирают даже собаки.
К счастью, эти гнусные сплетни не могут достичь ушей моей дорогой публики. Я — певец аудитории, состоящей из застенчивых девиц и напудренных старушек, приверженок позитивизма. Ужасное известие до них не дойдет, они очень далеки от житейского шума. В их глазах я останусь бледным юношей, что бодрыми терцетами проклинает божественную красоту и выжимает из публики слезы своей белокурой шевелюрой.
Меня очень беспокоят долги перед будущими критиками. Я могу заплатить лишь тем, что имею. Я получил в наследство чулок, набитый затертыми образами, и принадлежу к поколению блудных детей, которые пускают на ветер деньги отцов, но не могут сколотить состояние своими руками. Все, что родилось в моей голове, я получил лежащим в тесном футляре метафоры. Никому не смог я поведать ужас одиноких ночей, когда божественное семя вдруг начинает прорастать в бесплодной душе.
Существует дьявол, который наказывает меня, выставляя на посмешище. Это он диктует почти все, что я пишу, и моя бедная душа, не находя подмоги, захлебывается в потоке строф.
Уверен, что, если бы я вел жизнь более здоровую и упорядоченную, то мог бы во вполне приличном виде перейти в грядущий век. Туда, где новая поэзия ожидает всякого, кто стремится спастись от губительного девятнадцатого века. Но чувствую себя лишь обреченным повторять себя и других.
Когда я думаю о месте, которое мне отведут в будущем, мне представляется молодой критик, говорящий со свойственным ему изяществом: «А вы, любезный, если вас не затруднит, отойдите немного назад. Туда, к представителям романтизма».
И я побреду со своей шевелюрой, опутанной нитями паутины, представлять в свои восемьдесят лет старомодные тенденции замогильными стихами, каждый раз все более неудачными. Нет, господин хороший. Вы не скажете мне: «Будьте добры, отойдите немного назад». Я уйду прямо сейчас. То есть я предпочитаю остаться здесь, в этом удобном романтическом склепе, и пусть мне выпадет роль оторванной пуговицы, роль семени, сметенного вредоносным дуновением скептицизма. Короче говоря, благодарю покорно.