— Можно что-нибудь исправить? — спросил он себя. — Нет, не представляю. А все же? Забудь о своем приборе на время. Нет, видно, Александр Константинович был прав: регулятор исчерпывает себя. Каждый самолет имеет свой потолок. Выше себя не прыгнешь.
Он выключил установку. Стоя перед регулятором, презрительно оттопырив верхнюю губу, он обратился к нему с короткой речью:
— Что, брат, не вышло? Молчишь? Дурак я был, что потратил столько времени на тебя. Я знаю, что за тебя кое-кто поборется, но я тебя доконаю. Чтобы ты пролез на машину будущего? Ни за что. Оставим тебя здесь, как памятник наших ошибок.
Следовало обстоятельно подготовиться к завтрашнему сражению с Арсентьевым. Он набросал перечень необходимых материалов для своего регулятора, календарный план, программу испытаний. Закончил в полночь. Поднялся из-за стола, потянулся до хруста в костях. Уходить не хотелось. Словно из далекого путешествия вернулся он в родные места. Вязкое оцепенение последних недель исчезло. Насвистывая, прошелся он вдоль высоких стеклянных шкафов. Ему представлялось, что рядом идет Тамара. Он взял бы ее за руки. Родная, любимая девочка с диковатыми зрачками. В старое время к ногам возлюбленных рыцари слагали драгоценные камни, золото, меха. Нелепые и смешные рыцари. Вот оно истинное богатство — смотри, Тамара!
На полках, теряясь в полутьме, рядами выстроилась армия приборов. Верные друзья, они приветствовали его возвращение, празднично поблескивая радужными переливами призм, воинственным сверканием латунных клемм, винтов, благородными бликами полированных футляров.
Как в настоящей армии, здесь были передовые отряды разведчиков — безответные работяги в потрепанных, расцарапанных коробках: простые амперметры, омметры, логометры, магазины сопротивлений, мосты, — они первыми вступали в бой, прощупывали, уточняли обстановку. Потом им на помощь спешили точные миллиамперметры, осциллографы, электрометры. И уже в разгаре сражения поднимались с атласных подушек важные, высшего класса точности гальванометры, фотометры, эталоны, потенциометры.
Если бы ты знала, Тамара, про увлекательную романтику каждодневных битв, разыгрывающихся в тиши лабораторий! А сколько поэзии таилось в метком и красочном техническом языке! Стоило только вслушаться в причудливые сочетания слов — шлейф осциллографа, каскад усиления или следящая система, коронный разряд, ливни электронов… — Из таких слов слагаются: поэмы!.
И если бы перевести сейчас на этот высокий язык его мысли, они, примерно, звучали бы так:
«…Одну строку в этой поэме должен написать я. И вовсе не для того, чтобы оправдаться перед тобою или завоевать твою любовь. Может быть, нам не суждено встретиться больше. Мне просто хочется, чтобы мы с тобою с каждым днем становились счастливее…»
На белом листе бумаги методично, один за другим выстраивались шалашики. Ровный строй лагерных палаток, скучный и однообразный. Карандаш чертил их, не допуская никаких отступлений. С каждой фразой Николая на бумаге прибавлялся новый шалашик.
Знакомая и, в сущности, безобидная привычка Арсентьева сейчас мешала сосредоточиться.
«Хоть бы придумал что-нибудь другое», — раздраженно подумалось Николаю.
Когда он кончил говорить, Арсентьев аккуратно подвел тоненькую черту под шеренгой шалашиков.
— Во-первых, я не могу принять на себя решение, — начал он ровным голосом, — столь серьезного вопроса, имеющего скорее административный, чем технический, характер и выходящего поэтому за пределы моей компетенции. — Карандаш поставил римскую цифру I, обвел ее скобкой и передвинулся на строчку ниже.
— Во-вторых, мнение мое, предварительное, повторяю — предварительное, складывается так: «А» — ТТЗ выполнено. Подождите, — карандаш предупредительно приподнялся, — возможно, это для вас является моментом формальным, но ведь и его надо учитывать; «Б» — ваше предложение представляет самостоятельную тему, со всеми последствиями относительно средств и времени, и «В» — я до сих пор имел основание надеяться, что вы стремитесь вернуться к вашей прежней теме. Поэтому я предполагал оставшиеся мелочи поручить Анне Тимофеевне и Песецкому, а вам буквально с завтрашнего дня дать возможность продолжать работу с Родиным.
Он приподнял веки и, отечески улыбаясь, напомнил.
— Я-то ведь попрежнему беспокоюсь за вашу диссертацию. Вам давно, давно пора, — смотрите, Агарков обгоняет вас.
Николай недоумевал: «Что это он — в самом деле заботится или угрожает?»