Николай все ниже опускал голову, избегая обращенных к нему взглядов.
Ильичев легко спрыгнул с лестнички и сразу же подошел к Попову.
— Не слишком ли я захвалил вашего питомца, Александр Константинович?
— Закалка основана на резких изменениях температуры, — пробасил профессор.
На повороте шофер затормозил, нетерпеливо подавая гудки. Впереди, занимая все узкое полотно шоссе, распевая песню, шли двое мужчин и посредине девушка. Они обернулись.
— Тамара, неужели мы их пропустим вперед? — спросил Николай.
Тамара широко расставила руки.
— Как бы не так.
— Нехай едут, — милостиво сказал Семен, — иначе им не угнаться за нами.
— Подвезем их, Михаил Иванович? — спросил Ильичев.
— Этих разбойников с большой дороги? Ни за что! — с угрюмой нежностью ответил Михаил Иванович. — Пусть пешком идут, у них ноги крепкие.
Вариант второй
Профессор Сазонов был тяжело болен. Александр никак не ожидал, что старик согласится дать отзыв о диссертации, больше того — даже сам позвонит ему об этом по телефону. Тут было чему порадоваться. Сазонов считался одним из лучших специалистов в стране по выпрямителям тока.
Профессор жил в трехэтажном доме в глубине старого институтского парка. Дом выходил окнами в поле, где до войны был спортивный стадион института. Здесь все еще напоминало о войне: окоп на теннисной площадке, блиндажи — полуобвалившиеся, густо поросшие сорными травами.
Поднимаясь по лестнице, Александр часто останавливался, читал на дверных медных дощечках знакомые по институту имена — имена людей, которыми гордилась советская наука.
Дом ремонтировали. В лестничный пролет, как в колодец, спускалось на веревке ведро, во все стороны летели брызги жидкого алебастра. Сверху кто-то закричал: «Берегись!», и тотчас внушительный голос ответил:
— Для чего орешь? Ну для чего? Я тебе объяснял, кто здесь живет?
— Объясняли, — уныло согласился мальчишеский голос.
— Может быть, ты какого-нибудь ученого человека с мысли сбил своим криком?
Голос был басистый, зычный, он гудел по всем этажам сверху донизу, и Александр рассмеялся от души. Настроение у него было отличное.
Он застал профессора в кабинете, в глубоком кресле, обложенного подушками. Последний раз они виделись еще зимой, и Александр испугался той перемены, которая произошла с Дмитрием Сергеевичем. Перед ним сидел дряхлый, высохший старик. Он не поднялся навстречу, только попросил извинения, что не может встать. Рука, которую он подал Александру, дрожала. Улыбаясь, некоторое время он наблюдал за смущенным лицом гостя:
— Ну, не будем терять времени, — вдруг сухо сказал он. — Для меня оно теперь весьма подорожало. Что у вас?
Александр попробовал отделаться общими торопливыми фразами. Мысленно он упрекал себя за этот визит, за то, что отягощает больного своими делами, думал только о том, как бы замять разговор, уйти так, чтобы не обидеть старика, не дать ему почувствовать вот этой острой, непроходящей жалости. Между тем Дмитрий Сергеевич заставил его повторить выводы, потребовал подробностей, вопросы его все учащались, и вскоре Александр незаметно для самого себя заговорил так, как может говорить только человек, влюбленный в свою работу.
Он откровенно рассказал профессору о недостатках созданного им прибора. Прибор получился маломощный, кривая выпрямленного тока имела частые пики и провалы. Он рассказал все то, о чем считается совершенно непринятым говорить своему будущему оппоненту и о чем нельзя не рассказать без утайки своему бывшему учителю.
Дмитрий Сергеевич кивнул на диссертацию, и Александр осторожно положил ему на колени еще сырую, пахнущую клеем, в картон переплетенную рукопись. Медленно листал Дмитрий Сергеевич страницы, — каждое движение давалось ему с трудом. И он возражал. Он выговаривал Александру сердито, с тяжелой одышкой; он утверждал, что жалобы его — вздор, что достигнутые им результаты имеют уже безусловную ценность для промышленности.
Потом он рассмеялся:
— Вы не находите, что мы поменялись ролями?
Александр смолчал. Его бросило в краску при мысли, что он может быть заподозрен в желании порисоваться.
Разглядывая в рукописи один из рисунков, Дмитрий Сергеевич вдруг перелистал несколько страниц, заглянул в рукопись дальше и опять вернулся назад. Он точно ловил какую-то ускользавшую от него мысль. Александр знал эту его манеру щурить глаза и потирать пальцами веки.