Александр около часа сидел в его институтском кабинете, рассматривая какой-то журнал. Рассматривал и не замечал, что не видит написанного.
Можанов вошел с шумом, кинул пальто на спинку кресла и, отдуваясь, стал искать по карманам платок.
— Ох, что это с вами, Александр Ильич? — спросил он, здороваясь. — Крепко разобрало вас проклятое ожидание. Я тоже волновался перед своей защитой, но вы, кажется, слишком. Впрочем, тут виною отвратная манера нашего брата. Принесут что-нибудь на отзыв, срок — две-три недели. Зачем, спрашивается, три недели? А? Все равно не больше одного вечера потратит, так нет — надо показать, что ты человек занятый… Пожалуй, и я ведь так…
Александр терпеливо слушал, — он знал, что Можанову надо дать выговориться. Когда тот, отдуваясь, наконец опустился в кресло, Александр рассказал о работе Николаева. Как только он показал Можанову новую схему, он сразу позабыл о цели своего прихода. Можанов, захваченный его волнением, прищелкивал языком, охал, вырывал из рук карандаш, и они, перебивая друг друга, искали и находили все новые подтверждения преимуществ варианта «Б». Вдруг Можанов замолчал и как-то странно перевел взгляд с исчирканного листа бумаги на Александра. Только теперь он начал понимать, что произошло.
— Вот так фокус-покус, — растерянно пробормотал он. Потом свирепо раздернул галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и, пыхтя, отвалился на спинку кресла, всем своим видом давая понять, что ничего другого от такого человека, как Савицкий, и нельзя было ожидать. Александр с усмешкой наблюдал его смятение. Ему доставляло едва ли не удовольствие хоть на короткий срок взвалить всю тяжесть положения на чужие плечи.
— Какой чорт вас дернул перед самой защитой заниматься этой археологией? — с крайним раздражением спросил Можанов. — Послушайте, вот что, — продолжал он решительно, — ни я, ни вы ничего не знаете. Все останется попрежнему. Защищайте как ни в чем не бывало. А потом обработаем рукопись этого Николаева и напечатаем за его подписью в трудах института. Как раз с нашими издательскими порядками пройдет три-четыре месяца.
— Я думал об этом, но не могу защищать то, что никуда не годится.
— Чепуха! Диссертация вовсе не обязана быть откровением! Она должна показать способности аспиранта к самостоятельной научной работе!
Он схватил Александра под руку и, волоча за собою — взад и вперед по кабинету, доказывал нелепость его сомнений. Доводы так и сыпались на Александра. Вскоре он и вовсе перестал понимать их, прислушиваясь к невнятной тоске, поднимавшейся в нем.
Внезапно Можанов взглянул на часы и, считая, что вопрос решен, заторопился, накинул пальто, потряс Александра за руку, буркнул что-то ободряющее на прощанье и умчался.
Вечером того же дня Можанов вспомнил странный случай с аспирантом Савицким. Почему-то насупившись так, что даже окружающие это заметили, он вновь, про себя стал проверять свои доводы. Он попробовал поставить себя на место Савицкого и с чувством глубокого смущения ощутил ту силу соблазна, которую пришлось бы ему преодолеть, чтобы не воспользоваться трудами Николаева. «Где-нибудь за границей такой Савицкий был бы счастлив, получив возможность безнаказанно украсть чужое изобретение, а у нас мучается», — подумал он, и сразу отлегло от сердца.
Александру разговор с профессором не принес никакой ясности. Он взвесил все беспристрастно, как мог, с присущей ему добросовестностью. Нет, нечего было и думать об этом. Защищать диссертацию, а потом напечатать работу Николаева? Он знал, что это такое: уловка, сделка с совестью, и скверная сделка, лишь прикрывающая желание заработать ученую степень.
Он зашел к себе в лабораторию. С ним здоровались, участливо расспрашивали, приободряли. По лицам товарищей он заметил, что они искренне встревожены его угрюмым видом. Тогда он взял себя в руки и даже принял участие в чтении ходившего по рукам шуточного наставления для аспирантов.
Михаил Брагин, его товарищ по курсу, весельчак и шутник, изрекал:
— «Не пиши длинно: диссертация не „Война и мир“, а ты не Лев Толстой».
«Проверяй качество диссертации на своих домашних и коллегах. Нормальная диссертация должна вызывать непроизвольную зевоту и последующий глубокий сон».
Александр подозрительно смотрел на смеющиеся лица товарищей, — не устроена ли сцена с чтением для того, чтобы заставить его разговориться?
Александр хлопнул ладонью по столу.
— Я постыдился бы смаковать такую пошлость! — Он хотел еще что-то сказать, но смолчал и вышел, не оглядываясь. Все были ошеломлены. Брагин, человек неуязвимого спокойствия, быстро оправился и крикнул ему вдогонку: