- Но как же мне тогда ориентироваться? - снова впадая в отчаяние, воскликнул я.
- Если будут встречи, на которые допустят корреспондентов, узнаешь об этом в протокольной части советской делегации, - сухо ответил Карпов. Заходи туда ежедневно с утра. Если же возникнет особая надобность, тебя вызовут.
- Куда?
- К генералу Карпову, Василию Степановичу. Знаешь такого?
- Почему же вы до сих пор...
- До сих пор надобности не было. А когда будет, найдем. Либо здесь, либо в Потсдаме. Ты оборудовал там свой НП?
- Да. Спасибо за помощь.
- Кто у тебя там хозяин?
- Немец один.
- Ясно, что не турок. Человек-то приличный?
- Говорят, что да.
- "Говорят"!.. А сам ты какого мнения о нем?
Сейчас мне меньше всего хотелось говорить о Вольфе
и его болтливой супруге. Но Карпов, видимо, нарочно уводил разговор от темы, которая меня волновала. Поэтому я решил ничего не рассказывать ему о Вольфе.
- Он меня мало интересует, - хмуро ответил я. - С немцами мы свои счеты покончили. Девятого мая. Сейчас для меня главное - Конференция.
- Конференция? - переспросил Карпов. - А она, значит, к немцам отношения не имеет?
О господи! Да понимаю я все это!
- Василий Степанович!.. - с невольным упреком начал я.
- Что "Василий Степанович"? - прервал меня Карпов с неожиданно злой усмешкой. - Это мне позволительно было бы так думать. Я солдат, строевой командир. Раз война кончена, значит, я свое дело сделал. Это очень легко так думать: гитлеровскую Германию наказали, за миллионы наших людей отомстили, а теперь хоть трава не расти!
Нельзя так рассуждать, Михаил, нельзя! Как тебе может быть безразлично, что сейчас в душе у немцев происходит?
Куда, в какую сторону они пойдут? Ведь нам и дальше рядом с ними жить придется!
Карпов говорил с несвойственной ему горячностью.
- Ну чего молчишь? - спросил он.
- Думаю.
- О чем?
- О том, что отходчив русский человек.
- Гитлеру все казалось просто, - пренебрегая моим замечанием, все так же горячо продолжал Карпов, - разгромить Россию, посадить в Кремле своего гауляйтера, надеть ярмо на наших людей, и все тут. Ну, мы ему дали ответ. А теперь другую войну ведем. За души немецкие.
Кстати, ты сказал, что с кем-то из англичан сцепился. Изза чего?
- Из-за того же самого. Почему их в Цецилиенхоф не пускают.
- Переживут, - усмехнулся Карпов и посмотрел на часы.
- Спасибо, Василий Степанович, - с тяжелым вздохом сказал я, вставая.
- Будь здоров. - Карпов протянул мне руку через стол.
В протокольной части советской делегации меня ждали два документа. Первым была телеграмма Лозовского.
КОРРЕСПОНДЕНТУ СОВИНФОРМБЮРО ВОРОНО ВУ. В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В ЗАПАДНОЙ ПЕЧАТИ СВЯ ЗИ КОНФЕРЕНЦИЕЙ ПОЯВЛЯЕТСЯ МНОГО СТАТЕЙ АНТИСОВЕТСКОГО ХАРАКТЕРА. СОСРЕДОТОЧЬТЕ ВНИМАНИЕ НА РАЗОБЛАЧЕНИИ БУРЖУАЗНЫХ ВЫДУМОК, БУДТО МЫ СТРЕМИМСЯ ПОДЧИНИТЬ СЕБЕ ВОСТОЧНУЮ ЕВРОПУ. НАША ПОЗИЦИЯ: ДЕ МОКРАТИЧЕСКАЯ ДЕМИЛИТАРИЗОВАННАЯ ГЕР МАНИЯ И СУВЕРЕННАЯ ПОЛЬША С РАСШИРЕНИ ЕМ ЕЕ ГРАНИЦ НА СЕВЕРЕ И ЗАПАДЕ, ПРЕДУ СМОТРЕННЫМ В ЯЛТЕ. ДВЕ ВАШИ КОРРЕСПОН ДЕНЦИИ ОДОБРЕНЫ И ПЕРЕДАНЫ ЗАПАДНЫМ ТЕ ЛЕАГЕНТСТВАМ. ЖЕЛАЕМ УСПЕХА. ЛОЗОВСКИЙ.
Вторым документом было письмо в длинном, узком белом конверте. Из него я узнал, что корреспондент Совинформбюро мистер Воронов в любое удобное для него время - с десяти утра до одиннадцати вечера - приглашается посетить пресс-центр союзников, расположенный в Целлендорфе-Вест.
Вчера, когда мы с Брайтом ехали в "Underground", то проезжали мимо здания, о котором Чарли сказал: "Это наш пресс-центр".
О нем же упоминал Стюарт...
Сунув письмо в карман, я перечитал телеграмму Лозовского. Она звучала тревожно и вместе с тем жестко.
"Много статей антисоветского характера"... С чего бы это?
Может быть, у западных журналистов есть такие сведения о Конференции, которыми не располагает даже Карпов?
Я давно не видел американских и английских газет.
Последний раз просматривал их, когда меня вызывали в Совинформбюро, задолго до окончания войны.
Вернувшись в Москву после Победы, я заходил на Леонтьевский уже, как говорится, проформы ради, зная, что со дня на день демобилизуюсь. Голова была полна планов на будущее, мыслей о Марии. Словом, мне было не до иностранных газет.
Впрочем, читая сообщения из-за рубежа, печатавшиеся в наших газетах, я, конечно, чувствовал, что западная пресса стала писать о Советском Союзе несгголько иначе, чем в дни войны. "Правда", например, ссылалась на выступление турецкого журналиста Ялчина, раздувавшего наши разногласия с Англией на конференции в Сан-Франциско. Упоминался американский военный журнал, пытавшийся запугать своих читателей советской "военной угрозой" растущей мощью Красной Армии.
Видимо, это было исторически неизбежно, думал я:
всякий раз, когда смолкал звон мечей или переставали рваться спаряды, начинался новый спор, уже не на полях сражений. Побежденные старались выторговать уступки у победителей, да и среди победителей нередко возникали конфликты. Так повелось издревле.
В недавней войне против общего врага объединились страны, столь различные по своему социальному укладу, как Советский Союз, Англия и Соединенные Штаты. Не было ничего удивительного, что после Победы между ними возникали противоречия и споры.
Но все же опыт Тегерана и Ялты убеждал в том, что человеческий разум прогрессирует. Когда смерть становится единственной альтернативой жизни, различие в социальных системах не может быть непреодолимым препятствием для объединения усилий в борьбе за жизнь.
Однако теперь, когда война кончилась...
Нет, все-таки прав был великий Сервантес: никто и ничто не в силах остановить время или заставить его пройти бесследно. Слишком страшна была недавно отгремевшая война, чтобы не извлечь из нее уроков.
В то же время, если судить по телеграмме Лозовского, речь теперь шла уже не об отдельных выступлениях буржуазной прессы, вроде статьи Ялчина, а о целой кампании против Советского Союза, связанной с Конференцией в Потсдаме.