На одной из фотографий советский солдат восседал возле полевой кухни и протягивал миску стоявшему в очереди немцу. То ли из-за неудачного ракурса, то ли из-за специально нанесенной ретуши, то ли потому, что у солдата и в самом деле было неприятное лицо с маленькими глазками, низким лбом и непомерно крупным носом, но выглядел он отталкивающе. Жалкому, закутанному в тряпье немцу он подавал еду с брезгливой и в то же время злорадной усмешкой. Поистине надо было затратить немало усилий, чтобы найти такую натуру и так запечатлеть всю эту сцену.
Подпись к фотографии гласила:
ЧЕЧЕВИЧНАЯ ПОХЛЕБКА - ДЕШЕВАЯ КОМ ПЕНСАЦИЯ, КОТОРУЮ ПЛАТЯТ РУССКИЕ ЗА РАЗ РУШЕННЫЙ ИМИ БЕРЛИН.
Это было отвратительное, злое фото. Оно в отталкивающем виде представляло советского солдата в Берлине, а бесплатную раздачу пищи берлинскому населению Красной Армией изображало как брезгливую подачку. К тому же эта подлая провокационная подпись!
Но окончательно ошеломленным я почувствовал себя, прочитав: "Фото Чарльза А. Брайта".
Если бы в эту минуту Брайт оказался рядом со мной, я бы смазал ему по физиономии. У меня было такое чувство, будто меня предали, будто один из моих боевых товарищей во время атаки неожиданно выстрелил мне в спину.
В сущности, у меня не было никаких оснований считать Брайта своим боевым товарищем. Ведь я его совсем не знал, хотя и питал к нему безотчетную симпатию. Его политические взгляды были мне неизвестны.
"Рубаха-парень!..", "Душа нараспашку!.." - повторял я про себя. Мое ожесточение все возрастало. Это была злоба не только на Брайта, но и на себя самого. "Обрадовался! Нашел друга-союзника! Отдал свой фотоаппарат!
Может быть, именно в тот день, когда я выручил его на аэродроме, он и начал рыскать по Берлину в поисках такого "сюжета"! Сволочь!.."
"А что, если фото принадлежит другому Брайту?" - подумал я. Ведь имя "Чарльз", "Чарли" не менее распространено в Америке, чем "Иван" в России! Второго имени Брайта, обозначенного в газете инициалом "А", я не знал.
Что же касается фамилии, то, вероятно, в Штатах найдется немало Брайтов. Может быть, фотография принадлежит все-таки не "моему" Чарли?..
Пока я размышлял об этом, в коридоре послышались голоса. Дверь у меня за спиной раскрылась, и в комнату ввалились американцы и англичане с журналистскими обозначениями на погонах. Они подошли к столам, на которых лежали газеты. На меня никто не обращал внимания, хотя я был здесь единственным человеком в гражданской одежде.
- Хай! - услышал я чей-то приветственный возглас. - Это же тот самый русский парень, который...
Голос показался мне знакомым.
Подняв голову, я увидел высокого худого человека средних лет с волосами, подстриженными ежиком, и сразу узнал в нем одного из тех журналистов, которых Стюарт притащил вчера к нашему столику.
- Хэлло, сэр! - дружелюбно произнес длинный и весело повторил: - Это тот самый русский, который сцепился вчера со Стюартом!
Я сразу оказался в центре внимания.
- Добрый день, джентльмены, - пробормотал я и встал, чтобы уйти.
Журналист в английской военной форме протянул мне руку и сказал:
- Меня зовут Холмс. А вас?
- Воронов, - ответил я, поневоле протягивая ему руку.
- Вы были на брифинге? - продолжал Холмс. - Я что-то вас не заметил.
- Не был.
- Ничего не потеряли. Разве что не услышали, как мы разделывали Росса.
- Кто такой Росс?
- Пресс-секретарь президента. Кормил нас кашей из общих фраз. Черт знает что такое...
- Отсутствие информации не помешало, однако, сочинить всю эту кучу вранья, - резко сказал я, указывая на лежавшие передо мной газеты.
В комнате стало тихо.
- Вы хотите сказать, - нерешительно проговорил Холмс, - что мы...
- Бот именно! - прервал я его и направился к выходу.
Но дверь раскрылась, и на пороге показался Брайт.
Увидев меня, он широко улыбнулся.
- Хэлло, Майкл-беби, - воскликнул он. - Не ожидал встретить тебя здесь!
Он тряс мою руку, будто хотел оторвать ее.
- Мальчики, вы видели мои снимки? - громко спросил Брайт. - Если бы не Майкл, я не сделал бы пи одного!
Я разбил камеру, а он отдал мне свою! В бар, Майкл! Мы идем с тобой в бар!
- Никуда я не пойду, - угрюмо сказал я и, высвободив наконец руку, вышел из комнаты.
Брайт догнал меня в коридоре.
- В чем дело, Майкл? - ветревоженпо спросил он. - Идем в бар. Я куплю тебо пару виски...
По-английски слово "куплю" звучало уместно. Но я им воспользовался.
- Тебя самого уже купили! - ответил я и ускорил шаг, чтобы отвязаться от Брапта.
- Что ты хочешь этим сказать? - растерянно пробормотал Брайт, не отставая от меня.
Я остановился.
- Как тебя зовут? - спросил я. - Полностью.
- Чарльз Аллен Брайт.
"Фото Чарльза А. Брапта", - повторил я про себя строчку в газете.
- Все ясно. Вопросов больше не имею. - Я повернулся и еще быстрее пошел к лестнице.
- Ты куда сейчас едешь? В Бабельсберг? - крикнул мне вдогонку Брайт.
В этом его вопросе мне почудился двойной смысл: он как бы снова упрекал меня, что я живу в Бабельсберге, в то время как иностранных журналистов туда не пускают.
- Я живу в Потсдаме и еду в Потсдам, - резко сказал я.
Шаги за моей спиной смолкли. Очевидно, Брайт наконец отстал...
Сейчас я был одержим одной мыслью: как можно скорее написать статью, в КОТОРОЙ ответить всем этим новсрам, сульцбергерам и брайтам.
Я решил, что поеду к Вольфам, - там спокойнее, чем в Бабельсберге, - и засяду за работу.
Опустившись на переднее сиденье "эмки", я сказал:
- В Потсдам, старшина. Шопенгауэр, восемь.
Несколько минут мы ехали молча.
- Расстроены чем, товарищ майор? - неожиданно спросил старшина.
Он внимательно следил за дорогой. У него было сосредоточенное, типично русское лицо немолодого крестьянина.
Я ощутил теплое чувство к этому человеку. Именно с такими людьми прошагал я четыре года по дорогам войны...
- Как вас зовут, старшина? - спросил я, - Фамилия? - откликнулся он. Гвоздков.
- Я имя спрашиваю. И отчество.
- Алексеем Петровичем на гражданке звали.