Какое личное дело к Воронову могло быть у этого молчаливого немца, всегда державшегося корректно, но несколько отчужденно?
– Слушаю вас, хэрр Вольф, – сказал Воронов и пересел на кровать. – Садитесь, пожалуйста. – Он указал на освободившийся стул.
Вольф нерешительно сел.
– Слушаю вас, – повторил Воронов.
Некоторое время Вольф молчал, точно собираясь с мыслями.
– Хэрр Воронофф! Я знаю! Я знаю, что… – как бы решившись, начал он и опять умолк, словно мучившие его сомнения овладели им с новой силой.
Воронов молча смотрел на него и ждал.
– Я знаю, – с трудом продолжал Вольф, – что у вас есть некоторые подозрения…
Воронов удивленно поднял брови.
– Вы вежливый человек, хэрр Воронофф, – глухо произнес Вольф, – я несколько иначе представлял себе победителей…
– Какие у вас основания…
– Не надо! – прервал Воронова Вольф. – Не надо, хэрр Воронофф. Я хорошо знаю, что мы сделали на вашей земле. Если бы вы… Если бы… Словом, это было бы только справедливо.
– Мы встретились с вами не на поле боя, хэрр Вольф, – сухо сказал Воронов.
– Да, да, – поспешно согласился Вольф. – Но все же… Вы были бы правы, если бы относились ко мне с недоверием…
– Почему? У меня нет для этого никаких оснований. На фронте вы не были. Кроме того, вас рекомендовал товарищ Нойман, которому мы вполне доверяем…
– Нойман сидел в концлагере, – опустив голову, сказал Вольф. – А я был на свободе.
– Не всем же сидеть в лагере!
– Нойману неизвестно, что я в то время делал. Разговор приобретал странный оборот. Воронов нахмурился.
Но Вольф словно прочел его мысли.
– Нет, нет, – поспешно сказал он. – Я никогда не состоял ни в национал-социалистской партии, ни в штурмовых отрядах…
– Так в чем же дело?
– Вы не доверяете мне, – тихо, но с затаенным упреком ответил Вольф.
– Не доверяю? Откуда вы это взяли?!
– Я видел, как ваш солдат следил за мной. Воронов невольно покраснел. Потом его охватило
Раздражение: «Какого черта! Почему я должен стыдиться того, что проявил естественное чувство бдительности?»
Но он взял себя в руки и сказал:
– Я действительно приказал моему водителю посмотреть, на каком заводе вы работаете. В окрестностях Потсдама я не видел действующих заводов. Мной Руководило простое любопытство. Конечно, правильнее было бы спросить вас. Извините, я сожалею, что не сделал этого.
– Хэрр майор! – воскликнул Вольф и на мгновение приподнялся со своего места. – Вы просите извинения у меня?!
В этом вопросе не было подобострастия, оно, как уже успел понять Воронов, вообще не было свойственно Герману Вольфу. В его восклицании звучало искреннее удивление и что-то еще… Что именно? Скорее всего, горечь.
– Я поступил неправильно, – сказал Воронов суше чем ему хотелось.
– Теперь вам все известно? – спросил Вольф.
– В каком смысле?
– Вы знаете, что представляет собой завод, на который я хожу.
– Да нет же там никакого завода! – с раздражением воскликнул Воронов.
– Вы правы, – тихо произнес Вольф. – Теперь никакого завода там нет.
– Зачем же вы ходите туда каждое утро?!
– Потому что я не могу!.. – неожиданно громко воскликнул Вольф, осекся, словно испугавшись звука собственного голоса, и уже еле слышно произнес:– Я не могу не ходить…
– Зачем?!
– Не знаю. Это мой родной завод. Я ходил туда в течение тридцати лет. Каждый день, кроме праздников… Во время войны тоже. Иначе я не могу.
Последние слова Вольф произнес почти шепотом. Одну загадку сменила другая!
– Но зачем?! – повторил Воронов.
– Не знаю зачем. Наверное, потому, что я не могу… Вот они, – Вольф поднял свои большие руки, руки трудового человека, – они не могут без работы… Я не могу без работы, хэрр Воронофф.
– Мой шофер видел вашу работу. Она же бесцельна!
– Да, конечно. Но я… не могу…
– Погодите, дайте сообразить… – пробормотал Воронов. – Когда был разрушен ваш завод?
– В мае. Еще неделя, и он бы уцелел. В него попали две бомбы. Каждая по тонне весом.
– И вы продолжаете туда ходить? Каждый день?!
– Да. И не я один.
– Шофер видел там несколько десятков человек… Вы собираетесь таким образом восстановить завод? Но это же нелепо!
– Наверное, нелепо, – обреченно склонил голову Вольф. – Но мы, немцы, не можем иначе.
Десятки вопросов были сейчас на языке у Воронова. Он хотел спросить Вольфа, кому пришло в голову начать этот бессмысленный труд, платит ли за него кто-нибудь, почему рабочие, часами копающиеся в грудах металлического лома, не попросили использовать их на другой, более полезной работе…
Но он молчал. Его глубоко поразило, что Вольф ходит к развалинам своего завода без цели, без реального смысла, по привычке.
«Уж не обманывает ли он меня?» – подумал Воронов. Однако не только слова Вольфа, но тон, которым он их произносил, обреченное выражение его лица, горький взгляд – все убеждало в том, что он говорил правду. Перед Вороновым сидел старый, как сказали бы у нас, кадровый рабочий. Преданность своему делу была для него самым главным в жизни.
Воронов встречался в Германии с разными людьми. Коммунисты Нойман или Клаус Вернер воспринимали победу Красной Армии как свою собственную. Видел Воронов и совсем других немцев – голодных, злых, бездомных, подобострастных, скрыто или явно враждебных.
Теперь в лице Вольфа он столкнулся с еще одной категорией немцев, ему до сих пор не знакомой. Вольф не был ни коммунистом, ни фашистом… Он был как будто вообще далек от всякой политики и желал только одного: трудиться под мирным небом. Его рабочие руки не признавали вынужденного отдыха.
– Все-таки я не понимаю, хэрр Вольф, – сказал Воронов после долгого раздумья. – При желании вы могли бы найти себе настоящую работу. Тысячи ваших соотечественников трудятся в Берлине, чтобы расчистить Улицы, восстановить городское хозяйство…
– Это в Берлине, – согласился Вольф. – Возможно, и в других больших городах. Но до Потсдама очередь, видимо, еще не дошла.
«Вы обращались куда-нибудь?» – вертелось на языке У Воронова. Но что-то удерживало его от упреков по адресу Вольфа. Ведь он и сам не знал, что происходит сейчас в Потсдаме, – этот маленький городок был для него, в сущности, только местом, где происходит Конференция.
– Вы что же, полагаете, – неуверенно спросил Воронов, – что силами нескольких десятков рабочих, без техники и без транспорта можно восстановить завод?
– С чего-то нужно начинать… – задумчиво сказал Вольф. – Наш завод выпускал станки. Токарные, фрезерные… Разве они никогда больше не понадобятся?..
– Конечно, понадобятся. Но скажите, пожалуйста, на что вы живете? Вам платят что-нибудь за эту работу?
– Нет, – отрицательно покачал головой Вольф. – Пока нет. Мы не получаем жалованья с тех пор, как кончилась война.
– Значит, уже два месяца вы…
– Да, хэрр Воронофф. Мы живем черным рынком. Грета меняет вещи на продовольствие.
– Но это же не выход! – воскликнул Воронов. – Как вы думаете жить дальше?
Пожалуй, впервые за все время разговора Вольф прямо посмотрел Воронову в глаза.
– Я пришел, чтобы спросить вас об этом, хэрр майор, – сказал он. – Я знаю, вы имеете доступ туда… в Бабельсберг. Знаете то, чего не знаем мы. Я понимаю, что не имею права… И все же я хочу… Я позволяю себе спросить… Что будет с нами дальше? Что будет с Германией?!
В голосе Вольфа прозвучала неподдельная боль. И снова, испугавшись своего вопроса, он низко опустил голову.
Воронов молчал. До сих пор он, по правде говоря, не слишком задумывался о будущем Германии. Четыре долгих года это слово связывалось в его сознании только со словами: «победить», «разгромить»! Впервые он подумал о дальнейшей судьбе этой страны, пожалуй, только после разговора с Карповым, – генерал упрекнул его тогда в безразличии к тому, что происходит в душе у побежденных немцев.
Но потом другие важные мысли и дела увлекли Воронова. Все его внимание поглощала Конференция. А Германия… Все, что было связано с Германией, занимало его лишь в той мере, в какой это могло стать предметом обсуждения на Конференции.