— Госпожа Кошарек, где вы родились? — продолжал свой допрос Стюарт.
— В городе Мариенвердер.
— Это Германия?
— Это Польша! — громко, с вызовом ответила Урсула. — Хотя, — добавила она уже значительно тише, — последние столетия это считалось Германией.
— Почему же вы считаете себя полькой?
— Потому что мои родители — Ян и Гертруда — были поляками. Дома говорили только по-польски. Семья была католической. Таких семей в Мариенвердере было очень много.
— Пожалуйста, более подробно о вашей семье.
— Отец был учителем польского языка. В Мариенвердере существовала польская гимназия. В тридцать девятом Гитлер ее закрыл. Кроме того, отец был деятелем Союза поляков в Германии. А я была харцеркой…
— Простите, кем?
— Харцеркой — значит рядовой. А с тридцать седьмого года стала друхной. Руководительницей отряда. Потом Гитлер разогнал и Союз поляков.
Слушая все это и не веря своим ушам, Воронов с внезапным раздражением подумал о Брайте. Конечно же Брайт знал, что именно затевает Стюарт. Может быть, даже был в сговоре с англичанином! «Дурак я, болван, — ругал себя Воронов, — случай с фотографией ничему меня не научил. Когда речь идет о бизнесе, эти коммерсанты от журналистики кого угодно продадут со всеми потрохами!»
Зная от Брайта, что он, Воронов, будет единственным советским человеком на этой «коктейль-парти», Стюарт, видимо, хотел превратить его в своего рода мишень, в которую попадут все заранее заготовленные им стрелы.
Растолкав стоявших впереди, Воронов отыскал наконец Брайта.
— Опять продал меня? — злым шепотом сказал ему на ухо Воронов.
Брайт сосредоточенно перематывал пленку в своем «Спиде».
— Ты что, ошалел? — воскликнул он. — Откуда я знал…
В это время до Воронова снова донесся голос Стюарта.
— Судя по тому, что вы рассказали, вся ваша жизнь проходила, так сказать, в польском окружении. Но вы отлично владеете немецким!
— За три с половиной столетия немцы выучили нас, поляков, своему языку.
— Вы уверены, что область, в которой вы жили, некогда принадлежала Польше?
Урсула ничего не ответила, только презрительно пожала плечами.
— Видите ли, — как бы пояснил свою настойчивость Стюарт, — большинство собравшихся здесь вряд ли хорошо знают историю Польши. Какие все-таки у вас основания считать город, в котором вы жили, польским?
— Пойдите на городское кладбище Мариенвердера, — с горечью ответила Урсула. — Там сохранились старинные надгробия. Прочтите надписи на них. Там одни польские имена. Только польские! Мы всегда считали, что живем на польской земле, временно оккупированной немцами. Хотя эта оккупация длилась столетия…
— Как сложилась ваша жизнь после окончания гимназии? — спросил Стюарт.
— В тридцать девятом году, в первые же дни войны, немцы начали свирепые гонения на поляков. Гимназия была закрыта, учителя разогнаны. Мой отец, как активист польского движения, был арестован. Его увезли. Я не знаю куда. Больше мы о нем ничего не слыхали…
Еще несколько минут назад Воронов испытывал к Урсуле только ненависть. Смысл провокационной затеи Стюарта был еще не вполне ясен ему, но ее антисоветская направленность не вызывала сомнений. То, что Урсула пошла на поводу у Стюарта, целиком определяло отношение Воронова к этой особе.
Но теперь судьба Урсулы заинтересовала Воронова. Он начинал понимать, почему в «Андерграунде» она с такой необъяснимой горечью, с таким болезненным сарказмом отнеслась к его упоминанию о польском танго «Малёнька Манон»…
— Вскоре арестовали мою мать и меня, — продолжала Урсула. — Мы потеряли друг друга. Я оказалась в лагере Майданек, под Люблином. Через несколько месяцев мне удалось бежать…
С каждым словом голос Урсулы становился все более глухим и хриплым.
— Я долго плутала в лесах. Мне помог бог. Я набрела на лагерь польских партизан.
— Это были партизаны Армии Крайовой, так называемой АК? — поспешно прервал ее Стюарт.
— Конечно. А какие же еще? — с недоумением переспросила Урсула.
— Да, да, разумеется, — еще поспешнее произнес Стюарт. — Продолжайте, пожалуйста.
— Я была партизанской разведчицей. Ходила в деревни, занятые немцами. Меня принимали за немку.
Эта девушка со столь трудной судьбой теперь вызывала У Воронова сочувствие.
— Меня использовали также для связи с организациями АК в генерал-губернаторстве…
— Генерал-губернаторством немцы называли Польшу с центром в Варшаве, — пояснил Стюарт, обращаясь к залу.