— Как же ты пережил все это? — уже с явным сочувствием спросил я.
— У меня не было времени для переживаний. В тот же вечер ко мне явился агент по продаже недвижимости, тот самый, который помог нам купить бунгало. Он сказал, что располагает сведениями о моей некредитоспособности, а у него есть покупатель на этот дом… Потом пришло письмо из банка. Потом пожаловал банковский представитель… Взносы за дом и за обстановку в нем нами не были выплачены полностью. Короче говоря, через неделю я остался не только без жены и без сына, а и без крыши над головой. Кое-что, правда, из наших денежных взносов нам вернули, точно рассчитав, что полагается мне, а что Джейн и Глену. Я снял клетушку на восемнадцатом этаже городского дома, похожего на тюрьму и заселенного в основном неграми… Шло время. Я, как говорится, перебивался с хлеба на воду. И тогда-то случайно опять встретился со Стюартом. Он уже стал стопроцентным американцем, сменил жену, подданство, местожительство, получил состояние, купил газету. «Хочешь снова стать человеком? — спросил меня Стюарт. — Я помогу тебе. Напиши книжку о Потсдаме. Небольшую. Нужные фотографии мы подберем сами». — «Но ее никто не издаст», — усомнился я. «Издадут! — сказал он уверенно. — Слушай только, какой должна быть эта книга…» И я ее написал…
— Несчастный ты человек, Чарли, — заключил я после продолжительного молчания. — Ты считаешь, что покатился в пропасть, когда тебя выгнали из газеты. Нет, судя по твоему рассказу, тогда ты еще держался на ногах. Пал ты окончательно, когда взялся за перо.
— Нет, и тогда мне еще повезло, — живо откликнулся он. — Рухнул я, когда началась война во Вьетнаме и Глен получил призывную повестку. Об этом мне сообщила по телефону Джейн. Я помчался к ней. Застал ее в слезах, — Глен хотел пойти на призывной пункт и там у всех на глазах изорвать повестку. Вдвоем с Джейн мы стали умолять его не делать этого. Запомни, Воронов, умолять! После выхода книжки я ведь опять работал, на этот раз в газете у Стюарта, и поступок, задуманный Гленом, неизбежно опрокинул бы меня навзничь. Глен пожалел отца, сказал: «Хорошо, поеду воевать». Он был добрым парнем… И больше я уже не видел его. Даже мертвого. Глена привезли из Вьетнама в цинковом гробу, наглухо запаянном… Вот и все. А теперь встанем.
Брайт встал первым, и я невольно последовал его примеру.
— Ну что ж, бей! — сказал он, заложив руки назад и приближая ко мне свое лицо.
— Я бы ударил, — глухо сказал я, тоже отводя назад правую руку. — Но не тебя. Если бы я смог, то ударил бы мир, в котором ты живешь.
— Нельзя, — горько усмехнулся Брайт. — Хельсинки призывают нас к взаимопониманию и сотрудничеству.
— Не иронизируй. Этим не шутят. Мир — превыше всего.
— Значит, и со мной мир? — спросил Брайт и выцветшие, погасшие глаза его наполнились слезами. — Я же все-таки не Стюарт, — продолжал он раздумчиво. — Такие, как Стюарт, на мир не пойдут. Ты думаешь, после Хельсинки они исчезнут? Не тешь себя иллюзиями.
Пять лет спустя я мог бы ответить ему словами Л. И. Брежнева: «Мы не раз предупреждали, и это затем подтверждалось: в политике разрядки могут быть свои приливы и отливы. Но при всем этом можно с основанием сравнить Заключительный акт с хорошим волнорезом, который противостоит тому, что подмывает устои разрядки».
Тогда эти слова еще не были произнесены. Я, кажется, воздержался от ответа Брайту, хотя понимал, что он прав, что за достигнутое в Хельсинки еще предстоит борьба, что враги мира не сложили свои потрепанные, запятнанные людской кровью знамена.
Брайт снова пристально глядел на воду, на этот раз, наверное, для того, чтобы скрыть от меня свои слезы. Внезапно спросил:
— Что это за рыбешки такие шныряют у берега? Они прямо как ящерицы.
Я посмотрел туда, куда он указывал пальцем. Да, действительно, какие-то странные и в самом деле чуть похожие на ящериц существа. Маленькие, юркие…
— Это саламандры, Брайт, — ответил я с усмешкой.
— Как ты сказал? — удивленно переспросил он.
— Саламандры. Ты не читал такую книгу «Война с саламандрами»? Впрочем, не знаю, издавалась ли она у вас.
— Когда?
— Давно. Еще перед войной. Фантастический роман.
— Кто автор?
— Карел Чапек. Чех.
— Про что эта книга?
— Где-то близ океанского острова люди обнаружили странных существ, похожих на ящериц. Людей удивила их исключительная сноровка в строительстве плотин, завалов. Возникло намерение использовать саламандр как своего рода роботов. Люди научили их многому, в том числе и владению современным оружием. Торговали ими, натравливали друг на друга. И вдруг саламандры объединились против людей. Стали взрывать целые материки, загонять своих поработителей в горы. Стремились превратить Землю в сплошной океан…
— А… потом? — спросил Брайт.
— Потом саламандры передрались между собой. И в борьбе за власть над миром уничтожили друг друга.
— А люди? Они остались?
— Их осталось немного. Те, кто успел укрыться в горах, убегая от наступающих океанских волн, — сказал я, стараясь вспомнить подробности книги, которая некогда потрясла меня. — Сменилось несколько поколений, пока людям удалось восстановить то, что было уничтожено саламандрами. Возникли легенды. Легенды о затонувших странах, предания о некоей Англии, о какой-то Франции… Об этих и других странах, якобы некогда существовавших, говорили так, как мы сегодня говорим об Атлантиде… Людям не скоро удалось восстановить цивилизацию, — еще долго разлагались трупы погибших в смертельной схватке саламандр, отравляя мир своим зловонием.
— Ты сказал, что это фантастический роман? — как-то робко, точно в самом деле не был уверен в утвердительном ответе, спросил Брайт.
— Да, конечно. Но он был написан накануне войны, развязанной фашистами.
— Значит, «да здравствуют Хельсинки»! И война саламандрам! — воскликнул Брайт.
— Войны не надо, — возразил я. — Просто не следует давать саламандрам воли. А то будет поздно.
— Ты думаешь, что эта книга, — он опять показал на мой зеленый фолиант, — станет для саламандр непреодолимой плотиной? Не обольщайся! Они будут грызть ее, пока не изгрызут в прах.
— Хочешь сказать, что саламандры попытаются свести разрядку к нулю, вернуться к холодной войне или повторить горячую? — сказал я. — Не исключено. Однако уверен, ничего из этого не выйдет. Люди накопили достаточный опыт и не допустят повторения прошлого. И не побегут в горы. Сумеют отстоять разрядку, а значит, и мир. У отдельного человека можно убить волю к жизни. А у народов — никогда. А разрядка, мир, это — жизнь.
— Смотри! — воскликнул Брайт, продолжая глядеть на воду. — Теперь эти ящерки вообще исчезли! Может быть, услышали твои слова? Ни одной не вижу!
— Наверное, поняли, что у этих берегов им делать нечего, — усмехнулся я. — Поплыли искать другие.
— И как ты думаешь, найдут?
— Время покажет, Чарли. Время и люди. А теперь — прощай.
1978–1981
Победа — венец мужества и мудрости
И вот прочитана последняя страница романа…
Прочитана последняя страница политического романа Александра Чаковского «Победа», книга поставлена на полку, и мы, читатели, остаемся наедине со своими мыслями, впечатлениями, раздумьями.
Это будут размышления о нашем времени, о тех десятилетиях XX века, которые оставили неизгладимый след в современной истории.
Два маяка на пути человечества обозначают хронологические границы романа: международная конференция в Потсдаме летом 1945 года и Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, завершившееся 1 августа 1975 года в Хельсинки.
В свете нашего славного юбилея — 40-летия великой Победы — эти две международные встречи выглядят особенно значительно: ведь от каждой из них История повела, можно сказать, особый счет времени, особые страницы летописи человечества.
Совещание в Хельсинки, его работа, его влияние на судьбу планеты — вот та высота, с которой предлагает нам автор «Победы» окинуть заинтересованным, обеспокоенным взглядом мир, в котором мы живем сегодня. И чтобы лучше его понять, необходимо вспомнить прошлое, точнее даже — вновь пережить его, как это делает один из героев романа Михаил Воронов.