— Мне сообщил ее маршал Келлерман, но он не знал никаких подробностей. Может быть, вы знаете больше?
— Да нет, ничего особенного. Похоже, это сугубо личное решение, которое он принял сам. Видимо, хотел действовать быстро и поскорее созвать заседание Охранительного сената. А еще говорят, что ему хотелось бы спросить мнения народа. Вероятно, все кончится к концу следующего месяца, к 1 февраля.
— А как отреагировали люди?
— Они очень сильно потрясены. Они полностью доверяли императору, переживали за него во время русской кампании. Весть о победе их воодушевила, и вот победитель их покинул!
— Ну, не совсем так, генерал. Он позаботился оставить преемника, на что имел полное право, и теперь хочет посвятить себя другого рода деятельности.
— Какой деятельности? — спросил генерал Дювивье. — Он ничего не говорил, и люди ничего о ней не знают. Его армия, клянусь вам, ничего больше не знает!
— Он наверняка объяснится, как всегда делал во всех значительных случаях. По моему мнению, он думает, что уже достиг всего возможного в военном плане и что для Франции было бы благом заняться делами другого рода.
— Но какими же? — повторил Дювивье.
— Делом мира! Но я же не могу говорить за него! Мирным обустройством Европы…
— Вы думаете, это возможно? Европу нельзя обустроить иначе, чем силой! И вы это знаете так же хорошо, как и я.
Франсуа Бейль решил, что беседа чересчур затянулась, его разозлил неодобрительный тон Дювивье. Бейль сожалел, что тот не провел хотя бы неделю в Смоленске, чтобы лучше понять, что возможности оружия небезграничны… Потому-то он и собирался взять отпуск.
— Мне пора отправляться с инспекцией, — сказал генерал Дювивье. — Я вернусь ближе к вечеру и буду рад, если вы со мной поужинаете.
— Благодарю вас, но я уже отдал распоряжения, которые не могу изменить. Я тронут вашим приглашением и прошу вашего разрешения удалиться.
Скептический и самодовольный тон генерала Дювивье напомнил Франсуа Бейлю о разговорах, которые он уже слышал, возвращаясь к гражданской жизни. Он грустил по тем вечерам на необъятной равнине, когда единственным шумом был лишь свист ветра в ветвях, покрытых инеем.
Франсуа возвратился в гостиницу, где расположились на ночлег его люди, — большой дом на углу площади короля Станислава. Окна его комнаты, расположенной по главному фасаду, выходили на площадь. Мари-Тереза поселилась в соседней комнате.
Впятером они пообедали в гостиничном ресторане. Его стены были украшены эпинальскими картинками, изображающими военные подвиги Наполеона, а также гравюрой с картины Давида о посвящении императора в соборе Парижской Богоматери. Бейль пригласил ординарца и кучера присоединиться к ним. Мари-Тереза явилась в красном платье с квадратным вырезом и юбкой немного ниже колен. «Странное дело! А я, оказывается, до сих пор толком не знаю, какая она!» — в удивлении сказал себе Бейль.
Блюда им подавали на тарелках, изготовленных в Саргемине. На свежевыглаженной скатерти не виднелось ни складочки. Когда служанка принесла супницу и подняла крышку, их обдало крепким запахом ароматных овощей. Бейль заказал традиционный лотарингский пирог и мозельского вина. Они были счастливы опять приобщиться к Французским традициям, но над ними витала тень печали. Их занимательное путешествие скоро заканчивалось. Мари-Тереза пристально смотрела в одну точку и за весь обед не проронила ни слова.
Выпив рюмку мирабелевой настойки, Франсуа ушел к себе в комнату, разделся и лег на кровать. По площади шествовали люди с зажженными плошками, трехцветными флагами и портретом Наполеона в его знаменитой треуголке. Бейль встал, чтобы закрыть занавески. Он еще чувствовал охватившую его за обедом грусть и спрашивал себя, придет ли к нему Мари-Тереза. Он ждал каких-нибудь звуков в ее комнате за перегородкой. Услышал, как сначала там открылась дверь, потом — как кто-то вошел в комнату. Его сердце бешено забилось. Минут через десять раздался легкий скрип: открылась его дверь, и Мари-Тереза вошла к нему.
Она поискала взглядом кресло, села, чтобы развязать шнурки ботинок. Потом снова встала, сняла через голову свое красное платье, избавилась от белого нижнего белья, хлопчатобумажного и шелкового. Мари-Тереза подошла к большой кровати, на которой ее ждал Франсуа, и поднялась на нее, опершись на колено. Потом легла рядом с ним. Все это время она постоянно смотрела в одну точку и ни слова не говорила.
Немного погодя она нащупала руку Франсуа, взяла ее и положила себе на грудь. И они обнялись.