Было у Владимира и Егора и много общего. Оба они не умели скучать и хандрить, никогда не сетовали на учебные перегрузки и житейскую неустроенность. Оба дороже всего ценили свой род войск, знали все красноармейские песни, могли молодецки сплясать «Барыню» или «Подгорную».
У десантников бывают предбоевые передышки, в которые можно и отяжелеть и расслабить мышцы. А чтобы не получилось этого, командиры подразделений нередко устраивали затяжные марш-броски, проводили разновидные тактические занятия в глубоко заснеженных и залитых половодьем лесах.
Когда же ротные колонны возвращались в казармы и кто-то от усталости начинал терять ногу, либо Солуянов, либо Суртаков, не ожидая команды, запевали:
Или:
Строй — и в том, и в другом случае — многоголосо подхватывал бодрые, расправляющие плечи припевы, ряды разом принимали «затылок в затылок» и шаг становился твердым, послушным.
Дружба между Солуяновым и Суртаковым росла и крепла день ото дня. Она помогала сержантам накапливать боевое мастерство, поднимала воинский запал десантников-разведчиков, стала их незаменимой помощницей во время работы в тылу врага.
Стоял второй военный апрель.
Диверсионную группу наших десантников (в ней было до сорока человек — разведчики и саперы-подрывники) забросили в леса северо-западнее Великих Лук. Командовал группой лейтенант Щукин, не однажды побывавший на специальных заданиях. Владимир Солуянов в этот раз возглавил отделение разведчиков.
Задачи диверсионной группы, орудующей в тылу врага общеизвестны: разрушать неприятельские дороги и мосты, пускать под откос поезда, производить налеты на войсковые штабы и аэродромы, взрывать склады с боеприпасами — словом, делать все то, что истощает силы противной стороны, расшатывает ее боевые порядки.
Для той поры бойкой оказалась шоссейная дорога между Великими Луками и Старой Руссой. По ней к передовым позициям днем и ночью подвозились боеприпасы, продовольствие, военная техника.
Командир группы решил взорвать мост, разрушить работу важной коммуникации гитлеровцев.
Разведчики выдвинулись к реке, через которую перекинулся прочный деревянный мост на бетонированных быках, способный пропускать не только автомашины, но и артиллерию, и танки.
Суртаков с напарником остались на этом берегу. Солуянов и Яншин переправились на противоположный берег. Тщательно проследили, где располагаются немецкие часовые, охраняющие мост, откуда к ним сподручнее подобраться как можно ближе, когда происходит смена караула, куда разводящий уводит тех, кто отстоял свой срок. Все было выверено так, чтобы не допустить ни малейшего просчета ни во времени, ни в действиях. На это ушло свыше суток. Зато не безрезультатно.
День простоял ведренный. А вечером, сразу после смены караула у моста, сыпанул сильный дождь, крупный, как горох, изгибчатый от ветра, холодный.
Застегнув брезентовые дождевики и накинув на головы капюшоны, немцы повернулись спинами к ветру, ослабили наблюдение за местностью. Разведчики воспользовались этим. Из кюветов, обросших лозняком, они бросились на часовых, прикончили их ножами и заняли позиции для прикрытия действий подрывников. Те, не мешкая ни секунды, прибежали с взрывчаткой, заложили ее там, где требовалось. Мост разлетелся в куски.
Потом Солуянов и его разведчики помогли подрывникам уничтожить склад с горючим, разрушить железнодорожный мост.
Немцы возмутились действиями советских десантников и бросили на них роту автоматчиков. Прикрывая огнем саперов-подрывников, разведчики пробовали сдержать напор фашистов, но силы оказались неравными. Лютый огонь автоматчиков загнал десантников в болото. Промокшие до пояса в ледяной воде, они довольны были тем, что погоня прекратилась, что не утратили своей боеспособности.
Лейтенант Щукин всмотрелся в карту, сориентировался по компасу, обнадеживающе сказал:
— Надо двигаться строго на восток. — Он показал направление ребром ладони. — Это наиболее надежный путь. К самому болоту примыкает густой лес: дорог нет. Значит, и немцы там не водятся.
Десантники переобулись, распределили груз между собой и, не дожидаясь темноты, тронулись на восток. А через каких-нибудь полчаса над болотом показалось звено бомбардировщиков. Десантники видели, как из чернобрюхих самолетов выпала зловещая стая бомб. Чуть погодя, они звонко завизжали, завыли и упали поодаль.
— Все целы? — спросил Щукин, очищаясь от болотной жижи, набравшейся и за шиворот, и в ноздри, и в уши. — Никто не пострадал?
— Вхолостую сработали шалопуты Геринга, — ответил Солуянов. — А шефу доложат: уничтожен крупный отряд русских партизан.
— Как пить дать, — поддержал Суртаков.
Но немцы докладывать вверх об авианалете не торопились. Вслед за первым звеном прилетело второе. Одна из бомб разорвалась неподалеку от хвоста рассредоточенной колонны. Разведчика, замыкавшего колонну, тяжело ранило в живот.
Друзья сделали сержанту перевязку, понесли с собой. Но спасти его не удалось. Он умер, не приходя в сознание.
Под утро десантники выбрались из болота, похоронили сержанта между двух сосен. В тот же день оборудовали новую стоянку, отоспались. А затем снова включились в дело.
Идя лесом на очередное задание, разведчики увидели женщину, привязанную колючей проволокой к стволу сосны. Попробовали окликнуть — она не промолвила ни слова. Осмотрелись. Прислушались. Вокруг тишина. Подползли к женщине, установили: жива, но без сознания. Ее отвязали, положили на носилки, изготовленные из плащ-палатки, и понесли с собой.
В дороге женщина (ее звали Аграфеной) пришла в себя, поняла, что она среди своих, и рассказала о том, как с ней — связной партизанского отряда — расправились фашистские каратели. Она же указала деревню, в которой расположился карательный отряд, назвала его командира — немецкого офицера — и активных главарей, завербованных из местных предателей.
Лейтенант Щукин принял решение — изловить фашистского верховода и передать его на суд партизанам. Провести эту операцию было приказано отделению разведчиков под командованием Владимира Солуянова.
Два дня и две ночи охотились. И напали на след немецкого офицера. И напали. Командир отряда по имени Курт находился в деревне Юхово, откуда должен был возвратиться в штаб, расположенный в селе Холм.
Стоял холодный весенний день. С севера, обгоняя друг друга, неслись набухшие ледяной тяжестью облака. Дорога, до блеска накатанная колесами, отлого сползла с недавно выжженной палачами пустоши, попетляла меж вербников, ворсисто покрытых гусенячьим желто-сизым пухом, и, будто намереваясь укрыться от северного дыхания, растянулась вдоль южной опушки сосняка.
Солуянов и Суртаков — группа захвата — спрятались возле самой дороги, в загустелом сосновом подсаде. По два бойца расположились справа и слева от группы захвата, на удалении до полусотни метров. Лежали почти весь день.
Под вечер пароконная повозка, сопровождаемая двумя верховыми охранниками, поравнялась с группой захвата. Суртаков выстрелил в кучера. Вслед за Суртаковым бойцы, лежавшие слева, сразили верховых. Тем временем Солуянов запрыгнул на повозку, рукоятью пистолета ударил офицера по голове. Тот, хоть и пьян был, понял, что произошло, дрожа от страха, то и дело твердил, тыча пальцем себе в грудь:
— Курт есть интендант. Фронт никс. Курт есть интендант. Фронт никс.
Никакого удостоверения личности у офицера не оказалось, и он выдавал себя за интенданта, который был призван в армию по тотальной мобилизации.
Поздно вечером Курта привели в землянку командира диверсионной группы лейтенанта Щукина. Он выслушал доклад сержанта Солуянова, взял в руки светильник — гильзу от немецкого зенитного снаряда, чтобы пристальнее всмотреться в пойманного офицера, озадаченно спросил: