И, конечно, не забываются бои за Берлин, последние дни войны.
…В ночь на 21 апреля в районе Карлсхорста разведчики установили связь с немецкими рабочими, которые предупредили, что гитлеровцы решили взрывать предприятия Берлина. Они уже заминировали находившуюся в полосе действия 230-й дивизии самую крупную в Берлине электростанцию Клингенберг, ждали приказа взорвать ее.
Командир дивизии полковник Д. К. Шишков принял решение: артиллерийского огня по территории электростанции не открывать, а сосредоточить его против окружающих узлов сопротивления противника.
Спустя час там разгорелся бой. Начался ожесточенный огонь, который окаймил электростанцию. Затем в атаку устремились все части дивизии.
Противник бросил против наступающих танки и пехоту. Завязались ожесточенные схватки. Непосредственно перед электростанцией действовали наши штурмовые группы.
И вот стремительная атака на гитлеровцев. Впереди всех бежали наши саперы, прикрываемые автоматчиками. Достигнув электростанции, они тут же кинулись в машинный зал. С помощью пленных вражеских саперов были обнаружены камеры с заложенным в них толом…
А бой на территории электростанции продолжался. Автоматная очередь вывела из строя командира дивизии Шишкова, отдававшего очередное приказание.
Раздался клич:
— Вперед на врага, отомстим за командира!
Вскоре бойцы полностью овладели электростанцией.
«Почти два года на фронтах Отечественной войны я прошел бок о бок с капитаном Гумеровым. Это храбрый, мужественный, беспредельно честный и трудолюбивый офицер, чуткий, отзывчивый командир, — вспоминает ветеран войны А. Моргун. — Дмитрий Антонович служил в нашем отдельном 330-м самоходно-артиллерийском дивизионе 230-й стрелковой дивизии 5-й ударной армии, которой командовал генерал Н. Э. Берзарин.
По занимаемой должности Гумеров числился помощником начальника штаба, а по фактически выполняемой работе был вездесущ. Находился там, где трудно, где складывалась тяжелая обстановка.
Иногда создавалось такое положение, что некем было заменить того или иного офицера, командира установки, командира батареи, и тогда приходилось «выручать» Гумерову.
Наш дивизион вместе с частями Советской Армии вел бои по освобождению от фашистских войск Польши, участвовал в освобождении ее столицы Варшавы. Все части и подразделения горели желанием первыми достичь границы Германии.
2 февраля 1945 года в районе западнее Бервальда наше подразделение форсировало реку Одер и вместе с другими подразделениями захватило плацдарм. Плацдарм был небольшой и стоял строго на запад от Берлина, в 55 километрах. Фашисты получили приказ любой ценой сбросить нас с плацдарма. В течение 10—12 суток мы ежедневно отбивали по 10—15 контратак. В этих кровопролитных боях гитлеровцы, да и мы, несли потери. Капитану Гумерову приходилось подменять командиров установок, командира батареи капитана Косткина. Так же самоотверженно Гумеров участвовал в форсировании последнего водного рубежа фашистской Германии — реки Шпрее и в штурме логова фашизма — Берлина. Закончил свой боевой путь, расписавшись на стене рейхстага».
…Много забот у председателя Ленинского районного комитета ДОСААФ города Челябинска Д. А. Гумерова. К нему то и дело приходят люди — активисты первичных организаций общества, комсомольцы с предприятий, из учебных заведений, школьники. Ребята с одной просьбой:
— Выступите у нас в школе, пожалуйста, с воспоминаниями об Отечественной войне.
Как откажешься от такого приглашения? И Дмитрий Антонович идет к молодежи. Выступал на заводском стадионе, где проводился финал военно-спортивной игры «Зарница», в школе № 34 — там состоялось открытие зала боевой славы бывшего ученика школы героя Отечественной войны Николая Алексеева, в политехническом техникуме, на кузнечно-прессовом заводе, в молодежном общежитии…
Особенно волнуют встречи с самыми младшими школьниками — октябрятами. Как блестят у ребят широко открытые глаза, когда они слушают его рассказ, как каждому хочется дотронуться до орденов и медалей на парадном кителе, а их ни много ни мало — восемнадцать! Среди наград — три ордена Отечественной войны, два — Красной Звезды.
Да, те годы уходят в историю. Но чем дальше они отдаляются, тем крепче западают в сердце.
Вот и Дмитрий Антонович хранит воспоминание о том ярком весеннем дне, когда он вместе с другими бойцами своего дивизиона, постояв в молчании у поверженного рейхстага, достал из кобуры шомпол и острием его написал на изрешеченной пулями и осколками стене рядом с именами других воинов-победителей свое имя.
А. Ф. ВАСИЛЬЕВ,
ветеран войны, старший лейтенант в отставке
ШЕСТОЙ ПОБЕГ
В узком, длинном коридоре с широким окном на улицу у дверей приемной выстроилась цепочка ходячих. На подоконник привалилась девушка. На погонах сержантские лычки. Она упрямо глядела куда-то вдаль. Рядом притулены к стене видавшие виды костыли. Девушка, не оборачиваясь, нет-нет да дотрагивалась до костылей, словно боялась — украдут.
— Ты что рвешь не по-человечески? — раздавался неокрепший басок за дверями с вывеской «Приемный покой».
— Потерпи, миленький, потерпи. Загноилась ранка.
— «Приемный покой»! Какой уж тут покой, одно наказание, — взглянув на черные, жирные буквы, намалеванные на куске фанеры, проговорил дородный, усатый старшина артиллерист. Он, морщась, поправил шину на полусогнутой руке. — Всю войну прошел без царапины, и на тебе — угораздило под самым Берлином.
Склонившийся на корточках у стены сухощавый солдат осторожно приподнялся:
— Вот и я, растяпа, не дотянул до логова. Хоть бы одним глазком взглянуть на этот проклятый рейхс… — Он не договорил, судорожно закашлялся.
Мимо окна к воротам госпиталя подошла машина с ранеными солдатами.
— Знать-то, ребятишкам несладко приходится в Берлине, — выглянув в окно, изрек угрюмо старшина.
— Наша! — Девушка оживилась. Набросила на голову пилотку и подхватила костыли. — До свидания, дядя Петя! Я — туда! — она махнула костылем в пространство.
— Смотри, Шура, как знаешь. Только гляди в оба. Логово оно и есть логово. Ненароком… Ненароком… — Старшина открыл полевую сумку. Вытащил в кожаной кобуре парабеллум. — Возьми на случай.
— Спасибо, дядя Петя, за все спасибо! — Шура торопливо прицепила кобуру к широкому офицерскому ремню. Еще раз молча, благодарно посмотрела на старшину и чмокнула его в левую щеку. Потом резко повернулась и, застучав по паркету костылями, подалась на выход.
— А девка она ничего, — проговорил коренастый солдат с забинтованной кистью.
— Ты это брось! У ней муж не чета тебе, полком командует. От самого Сталинграда мы с ней. Комсомолом руководила в батальоне. Санинструктор. Не одного, как ты, вытащила из-под огня. Да и сама… Шестой раз сбегает из госпиталя. Не улежать ей в такое время. Изучил характер.
Машина, загруженная до отказа ящиками с боеприпасами, мчится по шоссе, не сбавляя скорости. Лишь увиливая от воронок, разметанных по дороге, слегка притормаживает. В кабине на ухабах побрякивают костыли. Шофер сосет трофейную сигарету, не забывая следить за указателями: «На Берлин!» Свежий ветерок колышет листья яблонь и груш, разросшихся вдоль дороги. Яркое полуденное солнце слепит глаза.
Шура смотрела на дорогу, а сама в мыслях была в Сталинграде. Она там получила похоронную на мужа — летчика, погибшего в воздушном бою. Там зарыты фашистской бомбой ее отец и мать, — старые партизаны, защитники Царицына, — и с ними ее двухлетний сынишка. Она, как сейчас, видит огромную воронку на месте родного домика и себя, одиноко бродившую в слезах.
Тогда и пошла на завод «Красный Октябрь». Не слесарничать, не токарничать. Там сражалась с фашистами наша воинская часть. Ее зачислили в автоматную роту санинструктором. Она, двадцатилетняя вдова, мстила за мужа. За сына. За родных…
Так и шла от Сталинграда до Берлина. Здесь на фронте встретила хорошего человека. Стала его женой.