Может быть, с точки зрения классических гастрономических традиций, такой ужин и выглядел довольно странно, но он их устраивал, а это было главным.
Александр все рассказал Люсе, да еще в юмористическом тоне. Теперь ему самому обсуждение его корреспонденции казалось веселым эпизодом. А потому он был несколько удивлен, когда Люся вдруг отнеслась к этому весьма серьезно. Увлеченный рассказом, он не заметил торжества, светившегося в Люсиных глазах. Не успел Александр умолкнуть, как Люся взорвалась:
— А! Так кто ж был прав? Нет, ты скажи, кто был прав? Кто тебе говорил, что кругом ошибаешься, что с твоим отношением к спорту ты рано или поздно сядешь в галошу? Я говорила!
— Но...
— Нет не «но»! Ты считаешь, что чемпион должен быть вроде эталона мер и весов, храниться за семью замками на бархатном ложе. А того не понимаешь, что все его достижения нужны для другого. Вот этот Трюфин, он понял. А ты — как тот Лукавый. Два сапога пара. Неудивительно, что ты его вознес. Кого возносил-то? Себя! Вот кого!
— Да никого-я не возносил. Что ты придумываешь, — слабо оборонялся Александр. — Вечно какие-то выводы делаешь...
— Я правильные выводы делаю. И ты это отлично знаешь. Так что нечего. И жалко, что тебе там, на вашей летучке, мало наподдали! — Люся перевела дыхание. — Но теперь-то, я надеюсь, ты осознал, продумал пересмотрел, проникся?..
— Ладно, Люська, хватит! — Александра ничто не могло лишить хорошего настроения. А как ты думаешь, что это за новое задание, о котором Лузгин говорил Ивану Васильевичу?
Но Люся слишком долго ждала момента и не собиралась щадить Александра.
— Новое задание? Я уверена, что тебе поручат передовицу на тему «Спорт ради спорта — буржуазный лозунг» или провести дискуссию «Я тружусь ради медали» или «Медаль — цель жизни»...
— Да брось, Люська...
— Могут еще поручить научно-методическую статью «Самбо как элемент тренировки спринтера. Руководство по убеганию от хулиганов».
— Люська, ну я серьезно...
В конце концов она все же сжалилась над Александром. Они долго и с удовольствием обсуждали возможные варианты предстоящего задания, и Александр поклялся Люсе, что, выполнив его, никуда не сдаст материала, пока не покажет ей и Ивану Васильевичу. Потом перешли к вопросу о том, почему Александр проигрывает на таком ерундовом соревнований, как первенство университета, когда ему предстоит сражаться на первенстве столицы. Слегка поссорились, обсуждая шансы Виктора Орлова — «этого пижона на ковре» (Александр), «волевого спортсмена, для него тренировки все» (Люся); отдали дань восхищения Ивану Васильевичу; со всех сторон рассмотрели упражнение, которое Люся готовила, предполагая выступить с ним вскоре на городском первенстве вузов.
Словом, было о чем поговорить. Когда все темы были окончательно исчерпаны, заговорили о своих отношениях. А эту тему исчерпать было невозможно.
Домой шли пешком. Дождь перестал. В Москве-реке извивались прибрежные огни, над бассейном «Москва» поднимались, несмотря на поздний час, обычные клубы пара.
Они шли тихими переулками. Вот австрийское посольство, датское, особняк патриарха всея Руси Алексия...
Они любили эти глухие переулки старой, уходящей в прошлое Москвы. Может быть, именно потому, что сами были так молоды, а молодость всегда любит старину, если может любоваться ею со стороны, если эта старина лежала некогда у истоков молодости.
Сырой ветер носил по переулкам желтые прилипчивые листья. Листья приставали к стенам домов, к заборам, иногда несмело ложились на плечи и тут же слетали, устремляясь в свой беспорядочный путь.
Эти листья почему-то всегда вызывали у Александра чувство сладкой тоски. Глядя на них, он начинал мечтать о путешествиях, о чужих краях, о дальних ветрах и звездах. Ему хотелось подобно этим листьям куда-то унестись. Ему хотелось стоять на какой-нибудь ходящей ходуном палубе, распахнув грудь сырому, соленому ветру, слышать тревожный вой маяковых сирен, колокол, низкий бас пароходных гудков...
Ему хотелось, чтоб в тугих струях тропического ливня причудливо плясали сигнальные огни, чтоб блестели штормовки на спинах товарищей... Но сейчас вокруг блестели сырые тротуары, сырой асфальт, по которому изредка, разбрызгивая лужи, проезжали машины.