А Люся продолжала сидеть, не меняя позы, по-прежнему устремив взгляд в пустоту.
В четыре часа вышел хирург, немолодой, наверное очень усталый. К ней подвела его нянечка.
— Вы насчет Лугового? — спросил он. — Вы родственница? А, понимаю...
Люся встала. Хирург помолчал.
— Ну, что я вам могу сказать... Жизнь его, конечно, вне опасности. Такая рана, если вовремя остановить кровь, для жизни вообще не опасна. Скажите, он ведь, кажется, спортсмен? — задал хирург неожиданный вопрос.
Люся молча кивнула.
— А... каким видом спорта занимается? Не бегун случайно? Хотя по комплекции...
— Он самбист, — тихо сказала Люся, — мастер спорта.
Глядя в пол, хирург пожевал губами, потом поднял глаза и строго посмотрел на Люсю, посмотрел так, словно она была в чем-то виновата.
— Бороться больше не будет. Это твердо. У него рассечены сухожилия, повреждены нервные сплетения. Рука будет действовать, но ограниченно. Футбол, коньки — пожалуйста. Но о борьбе, боксе нечего и думать. И твердо, — повторил он, — навсегда. Сделать тут ничего нельзя. — Потом помолчал и другим голосом добавил: — Справитесь?
Люся молчала. Что она могла сказать? Что бы она сказала, если б ей сообщили, что художественная гимнастика для нее заказана навсегда? Что никогда больше она не сможет уноситься в стремительном полете под любимую музыку, кружиться, танцевать, прыгать... Разве можно объяснить, что значит для человека, влюбленного в спорт, и не просто в спорт, а в СВОЙ, в единственный, навсегда расстаться с ним? Алик мечтал на будущий год выиграть первенство Москвы, когда-нибудь — страны. Ему хорошо давалась дзю-до, и, возможно, он одержал бы международные победы... А теперь все это рухнуло. Теперь ему остались коньки. Может быть, еще фигурное катание...
Хирург спросил ее: «Справитесь?» Что он хотел сказать? Кто? С чем? Потом поняла: справятся ли они с этим горем. ОНИ! Он так и имел в виду. Они вдвоем. Чужой, случайный человек, но он правильно понял. Справляться с горем придется им обоим. И неизвестно еще, кому будет трудней! Но они справятся! Каждый день, каждый час, каждую минуту она должна теперь посвятить тому, чтобы Алик не чувствовал этого горя...
Когда Люся очнулась от своих мыслей, хирурга уже не было. Она подошла к справочному окну, спросила, где будет лежать Александр, долго ли, когда можно прийти к нему.
Она поехала домой. Конечно, Нора позвонила. Там все знают, но она представляла себе состояние матери. Однако, войдя в квартиру, Люся была удивлена. Нина Павловна в шляпке сидела за столом. На столе стоял большой узел, из которого торчал термос. По лицу Нины Павловны было видно, что она всю ночь не спала.
— Я все знаю, Люся, — сказала она дрожащим голосом. — He плачь! Главное, не плачь! (Глаза Люси был: совершенно сухи.) Отец уже уехал, я послала его к министру. Алика надо немедленно перевести в Кремлевку. В этом Склифосовском...
— Оставь, мама, — сказала Люся устало. — С ним все в порядке, ему ничего не надо...
— Как не надо? — Теперь голос Нины Павловны звучал твердо. — Что значит не надо? Вот! — Энергичным жестом она указала на узел. — Варенье, компот, блинчики, потом салат (им, наверное, можно?), бульон куриный, не мясной...
Люся подошла к матери, молча обняла, положив ей голову на плечо. И только тогда Нина Павловна зарыдала громко, шумно, вся трясясь, судорожно обхватив дочь...
...Люся ездила навещать Александра каждый день. Она входила к нему в палату в болтавшемся на ней, великоватом халате. Садилась на постель и брала Александра за руку. Так сидела она долго. Оба молчали. Слова не были нужны. Когда Люся с отчаянно колотившимся сердцем пришла к Александру первый раз, она чуть не расплакалась впервые за все время. Он лежал похудевший, под глазами затаились тени, волосы спутались. Люсю поразило выражение его взгляда. Она привыкла видеть этот взгляд веселым, обиженным, радостным, умоляющим, грустным, каким хочешь, но только не таким, как сейчас, — суровым, жестким.
(Вот так и кончается юность на каком-то неведомом рубеже...)
Даже радость, появившаяся в этом взгляде, когда вошла Люся, была не прежняя бездумная, веселая радость. Сейчас Александр смотрел на нее ласково, чуть покровительственно, смотрел, как смотрит мужчина на любимую и влюбленную женщину — нежно и уверенно.
Он не дал ей ничего сказать и заговорил первым:
— Ты не мучайся, Люся. Я все знаю. Знаю, что с самбо покончено. И ты не переживай. Будем на каток ходить плавать, в теннис играть, в пинг-понг (научусь левой), в шашки, в лото! — Александр улыбался. Но глаза оставались суровыми. — Видишь, как много у нас видов спорта. Я уж не говорю о художественной гимнастике — ты меня научишь. Я тебе такие упражнения с обручем буду выделывать... Но и вообще — ничего страшного.