— Дыхнуть?
Как глупа и развязна твоя улыбка! Мама страдает: Станислав Рябов не имеет права выглядеть глупым.
— У нас нет горчицы?
Напряженная работа в выцветших глазах. Что-то скрываешь от меня, сын… Ну что же, в конце концов, ты взрослый человек, и это не мое дело — где был и что там приключилось у тебя. Ездил на двухдневную экскурсию в Аджарию — с меня достаточно. Имеет же право развлечься мой сын — ведь он так работает! Кто добился столького в его годы?
Ты права, мама, — немногие. Исследователь, новатор, тонкий и добросовестный аналитик… Какие еще были эпитеты? Экономист, с блеском защитивший в двадцать семь кандидатскую, — весьма нечастый случай, товарищи!
— Какая там погода? — Вот все, что интересует меня.
— Роскошная. — Ты посмеиваешься.
Такая изумительная погода, что ты даже искупался. Плюхнулся, как мешок с песком, в воду спасать свалившегося с причала пацана. Пацан с таким же успехом мог спасти тебя.
— В Кобулети мушмула цветет, — фривольно прибавляешь ты.
Мама сосредоточенно поправляет пояс. Опрятность — она передала тебе это качество, она передала тебе все свои положительные качества, несправедливо обделив ими старшего сына. Как и она, ты болезненно чистоплотен, но, посмотри, на кого ты похож сейчас. Смятая пуловером рубашка, распахнутый ворот.
Молча снимаешь с традиционного ужина салфетку. Крапинки влаги на кефирной бутылке. Только из холодильника? Но ведь ты собирался быть в одиннадцать. Вынула, потом снова убрала и опять вынула? Вундеркинд терпеть не может теплого кефира.
С готовностью глядишь в выцветшие глаза. Пожалуйста, мама, не стесняйся — любые вопросы. Любые! Ну, например, какое впечатление произвел Батумский ботанический… Нету вопросов. Разве что этот — будешь ли кефир? — заданный молча, одними глазами.
— Я сыт и счастлив.
Ставит бутылку в холодильник. Морщины на желтой шее. Белые, крашеные волосы — неживые, как у куклы.
— У тебя лекции завтра?
Поблагодари — улыбкой, вот так.
— Я помню, мама.
Неужто ты похож на человека, который способен забыть о лекциях? Даже сегодня. Братец порезвился бы сейчас. «Ты знаешь, что такое твоя память? Старая, занудливая, вонючая скряга. Она убьет тебя. Удушит». Недурственный дифирамб твоей памяти. Что же, в нем есть истина: столько времени прошло, а ты помнишь его слово в слово.
Шарканье тапочек. Папа. Перламутровая пижама, грива седеющих волос. Дряхлеющий лев. Дряхлеющий, но все еще грозный.
— Путешественник прибыл? Ну-ну, приветствуем путешественника. Как там море? Шумит?
— Нельзя ли потише, Макс? — Слаб и бесцветен голос матери на фоне игривого баритона профессионального диктора.
— Почему тише? Сами говорите, а мне — тише. — Сейчас губы надует. Большой, добрый, седеющий ребенок. Баловень дома.
— Потому что люди спят. — Видишь, Станислав, как забочусь я о твоей жене. А ты подозреваешь меня в недоброжелательности.
— Кавказ! — У папы вдохновение. — Рица, Новый Афон…
Стихи будет читать. Будь снисходителен, Рябов!
Рецидив артистической молодости. Додикторский период. Сводку погоды не продекламируешь с выражением.
— Пойдем, Макс, поздно. У тебя передача утром.
— Передача! — усмехается папа: экие пустяки! Но Максу грустно. Вздыхает. — Помнишь Гудауту? А домашнее вино из погреба? Бокал запотевает.
Как кефирная бутылка.
— Станиславу отдохнуть надо. У него лекции завтра. — Не желает мама вспоминать бокал, который запотевает.
— А я хочу поговорить с сыном. Как мужчина с мужчиной.
Непременно, папа! Сегодня это просто необходимо.
Глава семьи преисполнена терпения.
— Спокойной ночи.
Мальчики ближе к отцу; быть может, ребенок ему откроет, почему он такой странный сегодня? Возбужден, не в меру ироничен, кефир не пьет.
Ну-с, папа? Будем говорить, как мужчина с мужчиной?
Вот так, сын мой. Оцени модуляцию и тембр голоса. А теперь рассуди по совести, объективно ли было жюри. То самое жюри, которое двенадцать лет назад опустило шлагбаум на моем пути к телезрителям. Ничего, я не обиделся — уж я-то не спасую перед телевизионной камерой, а вот пусть они поработают с микрофоном!
— Какие стихи! Поэзия — один из китов, на которых держится мир, сын мой. — Глубоко и протяжно втягивает трепещущими ноздрями воздух. — Ты унаследовал мою душу, Станислав.