— Спасибо за амулет, Алек, — Макс крутил в руках безделушку из дуба, что Алек старательно вырезал последние две недели. Изящная статуэтка в виде охотника, изготовившегося к стрельбе, стоила ему неоднократно изрезанных пальцев и нескольких бессонных ночей, но восхищение брата при взгляде на фигурку окупало их без всякого сомнения.
— Это твой защитник, — поправляя одеяло, отозвался Алек. — Можешь носить его как кулон или просто оставить как статуэтку.
— А ты сделаешь мне шнурок? — уточнил Макс.
— Конечно, — улыбнулся Алек. — А теперь засыпай. Нас ждут непростые дни.
Макс молчаливо кивнул. Алек поднялся, собираясь погасить свет и закрыть дверь, но остановился, услышав тихое:
— Они ведь не выберут меня, да?
Алек глубоко вздохнул. Макс боялся игр. В его детстве не было воодушевляющих историй и сказок о почете и славе, он видел это кровавое действо таким, каким оно было на самом деле, а потому до ужаса боялся. После первых игр, что ему довелось посмотреть в более или менее осознанном возрасте, Алеку с Изабель пришлось по очереди ночевать в его комнате, чтобы разбудить Макса прежде, чем это сделают кошмары. Со временем тот снова смог спокойно спать, но страх — липкий, противный, первобытный — занял свое место в его душе и никуда не пропал, напоминая о себя все чаще и чаще.
— Конечно, нет, — отозвался Алек, наконец, выдавив из себя улыбку. — Твое имя написано всего один раз.
— Но такое ведь бывает! — возразил ему брат.
— Крайне редко. И точно не случится с тобой, — как можно спокойнее отозвался Алек.
— Ты обещаешь?
— Ты никогда не окажешься на Арене, Макс, — терпеливо повторил Алек. — Я обещаю.
Словно только этих слов и добивался, тот довольно улыбнулся и тут же прикрыл глаза, мгновенно проваливаясь в сон.
Алек не торопясь выключил свет, как можно тише затворил дверь и сам собрался отправиться на боковую, когда услышал тихий голос матери:
— Ты все еще ненавидишь меня, да? — Алек медленно повернулся, окидывая ее долгим взглядом.
Казалось, годы не властны над красотой Мариз Лайтвуд, которую продолжали любить и почитать в Капитолии даже спустя почти двадцать лет после ее победы в Голодных играх. Темные волосы без единого седого волоска, на лице ни следа от морщин, разве что в уголках глаз и губ. Она была облачена в привычное черное платье, облегавшее фигуру, которой могли бы позавидовать ровесницы ее дочери. По этом Мариз не растеряла ни силы, ни цепкого ума и, несмотря на многочисленные неудачи последних лет, оставалась одной из самых уважаемых менторов Панема.
— Из-за Алины, — будто Алек мог не понять причины ее вопроса, уточнила Мариз. — Мне всегда было интересно, сможешь ли ты отпустить это чувство, когда станешь старше.
— Канун новых игр — не лучшее время для этого вопроса, — наконец собрался с мыслями Алек.
— Это твои последние игры.
— Это первые игры Макса, — резко поправил ее Алек. — И то, что тебя это особо не заботит, о многом говорит.
— Ты не прав, — в тон ему отозвалась Мариз.
— Не убедила, — тщательно сдерживая рвущееся наружу раздражение, отозвался Алек, прежде чем уйти в свою комнату, стремительно закрыв за собой дверь.
***
Жатва.
Алеку всегда было интересно, как проходит этот день в других дистриктах. С чего начинается утро? Как ведут себя родители? Есть ли у них какие-то особые традиции?
Отец всегда облачался в строгий черный костюм, а перед выходом выпивал полстакана ячменного виски. Мариз надевала очередное, подогнанное точно по фигуре темное платье, ярко подводила глаза и губы, а на груди закрепляла крупную брошь в виде цветка — подарок мужа на свадьбу. Изабель откладывала привычные, слишком откровенные наряды в сторону, вытаскивая на свет божий более молодежную версию платья матери, завязывала волосы в тугой пучок. Алек же просто облачался в чистые брюки и футболку, пренебрегая рубашками, которые предпочитали его сверстники.
Сегодня он еще и помог одеться Максу, который метался по комнате, то застегивая пуговицы на рубашке, то расстегивая, то взбивая волосы, то приглаживая, и то и дело беспокойно поглядывая в окно. Когда пришло время идти, Алек взял его за руку и спокойно потянул прочь из дома, а Изабель, нагнавшая их у первого же поворота, тут же подхватила Макса за вторую руку.
Чем ближе они приближались к главной площади, где обычно устраивалась Жатва, тем отчетливей становилась дрожь, сотрясавшая их младшего братишку. Алек тревожно посмотрел на Изабель, судя по быстрому взгляду, разделявшую его опасения, и стиснул ладошку Макса в своей.
— Все будет хорошо. Сейчас мы зарегистрируемся. Простой укол пальца. Капля крови, которую нужно будет оставить на бумажке в указанном месте.
— Я помню, — тут же отозвался Макс. — Я не боюсь.
— Конечно, — мягко согласилась с ним Изабель, тут же хмурясь, заметив стройные ряды миротворцев, буквально наводнивших площадь.
Когда они подошли к стойкам регистрации, возле них уже растянулась длинная очередь, а места, где привычно располагались дети, из которых собирались выбрать новых трибутов, были наполовину заполнены. Изабель мягко улыбнулась Максу и коротко сжала плечо Алека, прежде чем направиться к месту регистрации девушек.
Очередь двигалась быстро.
— Как отметишься, просто иди к ребятам из своего класса, хорошо? — прошептал Алек Максу на ухо.
Тот с серьезным видом кивнул.
— Следующий!
Алек подтолкнул Макса к женщине в белоснежных перчатках, требовательно протягивавшей руку. Явно смущенный и встревоженный Макс на пару мгновений замялся, а потом все-таки протянул ей свою. Алек мрачной тенью наблюдал за происходящим, абсолютно игнорируя миротворца, что угрожающе дергал затвором своего автомата в его сторону. Когда Макс наконец ткнул окровавленным пальцем в указанную точку и направился в сторону остальных зарегистрированных, Алек не глядя протянул руку регистратору, быстро капнул кровью, куда положено, и последовал за ним.
Следуя дурацким правилам, детей разделяли на старших и младших, мальчиков и девочек. Поэтому все они оказались в разных частях площади. Немного оглядевшись, Алек отыскал взглядом Изабель, тут же махнувшую в ответ, после чего Алек перевел глаза на Макса, чья темная макушка выделялась на фоне более светловолосых однокашников.
Минуты до начала Жатвы всегда тянулись бесконечно. Под пристальными взглядами тихо переговаривавшихся детей на невысокую платформу перед Домом Правосудия, вынесли две большие чаши, заполненных белыми бумагами. Следом за ними появились все живые победители их дистрикта. Алек бегло скользнул взглядом по знакомым с детства лицам, недолго задержавшись на отце и матери, а затем вновь обратил все свое внимание на брата, дергавшегося на несколько рядов впереди него.
Наконец громко заиграл гимн Панема, на экранах, установленных на площади накануне, появился золотистый герб, а следом — история Голодных игр. Череда похожих друг на друга кадров жестоких убийств. Когда фильм закончился под неловкие аплодисменты больше со стороны самых младших, на возвышении рядом с Победителями появился полноватый мужчина. Разодетый в странный белый с лиловой окантовкой костюм, который едва было видно из-за обилия отделки из бисера и кружев, он щеголял мертвенно бледным лицом, на котором яркими пятнами выделялись подведенные ядовито-зелеными тенями глаза и насыщенно красные волосы.
— Жители Седьмого дистрикта! Я приветствую вас на Жатве, на которой мы узнаем имена наших новых героев — трибутов пятьдесят третьих Голодных игр! — картинно откашлявшись, с преувеличенной радостью воскликнул он. — Верьте в себя! Надейтесь! Стремитесь! И пусть удача всегда будет с вами!
Девиз игр, прозвучавший в конце его приветствия, прозвучал вовсе не так воодушевляюще, как капитолиец наверняка представлял, но его растерянность быстро исчезла с лица, сменившись широкой, практически клоунской улыбкой.