– Ведь в последний раз! Нынче ведь в последний раз, – твердил про себя, глядя, как суетится Ихазель.
Наконец выбрал: алую ризу до пят, расшитую цветами, которых на Луне не бывает (говорят, такие якобы растут на Земле); наборный пояс, отделанный желтой костью, золотом и самоцветами, когда-то принадлежавший первосвященнику и пророку Рамидо; драгоценную мантию из меха живьем ободранных шернов. Эту мантию, изготовленную в память победы несколько сотен лет тому назад (увы, редки были такие победы в истории лунного народа), ценили наравне с величайшими святынями и вместе с ними хранили в подземелье. Там по указанию деда и сыскала ее Ихазель, заодно нашла и старинный клобук, с которого чуть ли не до пояса свисали янтарные и жемчужные поднизи, а на золотом начельнике, украшенном затейливой чеканкой, окруженный изумрудами сказочной величины, сверкал алмаз, который, по преданию, носил когда-то сам Старый Человек.
Крохабенна надвинул клобук на волосы, подобранные под священный золотой обруч, обул белые сандалии, унизанные рубинами, поправил на груди золотую панагию и отяжелевшей от перстней рукой потянулся за резным костяным посохом.
Старик еле передвигался под тяжестью такого облачения – Ихазель взяла его под руку и повела в собор. А он на каждой ступеньке останавливался, глядел по сторонам и что-то неразборчиво бормотал. В большом зале подошел к главному амвону, оперся рукой о золотой знак Пришествия на нем и отер пот, ручьем бегущий со лба.
– Ведь в последний раз! Нынче ведь в последний раз, – прошептал он, и было видно, как трясется у него голова под первосвященническим клобуком.
Ихазель сделала несколько шагов вперед. Вплоть до этого мига молчаливо послушной, ей вдруг стало душно в пустом и гулком соборе. Она остановилась у распахнутых во всю ширь входных дверей, привалилась плечом к одной из алебастровых колонн, поддерживающих карниз, и глянула вдаль, за город, на окрестную равнину. Где-то там близятся стопы Победоносца. Был миг, послышалось, что дед за спиною всплакнул. Черты ее лица болезненно напряглись, но Ихазель не шевельнулась. Безотчетным, почти сонным движением закинула руки к затылку и перебросила вперед, на грудь, просящуюся из-под разреза темно-лилового платья, снопы длинных золотых волос. В виски ударило жаром, алые губы вздрогнули – она прикрыла огромные черные глаза и вслушалась в тихое и светлое пение собственной души.
– О, приди, приди!.. Выйду я навстречу из храма темного, паду на золотой песок коленями и загляжусь в твои очи, светлые, как звезды, с которых ты мне явлен! Явлен мне, ибо есмь чаша, по края полная тоскою поколений, дальней родной звезды не позабывших, есмь та любовь, что взлелеяла пришествие твое, есмь венец красы скорбящих изгоев, лишенных наследия отчего. Так приди же, лучезарный, победоносный, божественный!
Жаркая волна всколыхнулась, сладкой тяжестью грудь сдавила. Сумрачный собор расплылся перед глазами, заиграло море света и сияющей зелени.
Отдавшись трепетному полузабытью, Ихазель замерла в неподвижности, а очнулась лишь от топота и крика набежавших невесть откуда людей. Звали первосвященника.
Победоносец вступил в город и близился к собору.
Ихазель встрепенулась. Сердце готово было вырваться наружу от внезапно нахлынувшего страха – скорее в бегство! в укрытие! – но тут же охватило беспредельное, волнующее бессилие. В порыве умерить сердцебиение прижатой к груди ладонью, с затуманенным слезами взором, Ихазель без звука осела на пол у подножия алебастровой колонны.
Как сквозь сон увидела она деда, который словно вдруг преобразился, обрел душевную твердость. С высоко поднятой головой, во всем первосвященническом великолепии, ведомый под руки молодыми священниками, он проследовал мимо нее к распахнутым дверям. Следом торопливо выстраивалась свита. Как сквозь сон услышала она нестройный топот ног по каменному полу, чьи-то восклицания и дальний ропот волнующейся перед собором толпы. И вдруг в глазах потемнело, в ушах заходил звон, и она словно кубарем покатилась в какую-то бездонную пропасть…
А Крохабенна уже стоял на верхней ступени паперти, на том самом месте, где вчера впервые услышал весть о прибытии Победоносца. Нынче весть стала явью. Диковинный, непостижимый пришелец близился, чуть ли не на руках несомый обезумевшим от радости народом, видимый издалека, громадный, светлый, лучезарный.