Выбрать главу

Жулавский Ежи

Победитель (Лунная трилогия - 2)

Ежи Жулавский

Победитель

"Лунная трилогия" книга 2.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Малахуда вздрогнул и резко обернулся. Шелест был таким тихим, почти неслышным, даже падающая страница пожелтевшей книги, которую он читал, производила больше шума, но ухо старика сразу же уловило его в этой бездонной тишине священного места.

Он заслонил глаза от света люстры, висевшей под сводчатым потолком, и посмотрел в сторону двери. Она была открыта, и в ней, именно в этот момент делая последний шаг, остановилась молодая девушка.

Она была почти нагой, как обычно ходили ночью дома незамужние женщины, только с плеч свисал пушистый белый мех, изнутри и снаружи покрытый одинаковым мягким ворсом. Распахнутый спереди и имевший только широкие прорези для рук, он мягкой волной спадал по ее молодому телу до самых стоп, обутых в маленькие башмачки, отороченные мехом. Золотисто-рыжие волосы девушки были свернуты над ушами в два огромных узла, из которых свободно опущенные концы спадали на плечи, рассыпая золотые искры по снежной белизне меха На шее у нее было ожерелье из бесценного пурпурного янтаря, которое, по преданию, много веков назад принадлежал священной жрице Аде и из поколения в поколение переходил как самое дорогое украшение в роду первосвященника Малахуды.

- Ихезаль!

- Да, это я, дедушка

Она все еще стояла в дверях, белея на фоне темной зияющей

пасти поднимающихся куда-то вверх ступеней, держась за ручку двери и смотря на него огромными черными глазами

Малахуда встал. Дрожащими руками он сгребал книги, лежащие перед ним на мраморном столе, как будто хотел их укрыть, недовольный и растерянный... Он что-то бормотал про себя, быстро двигая губами, брал тяжелые фолианты и бесцельно перекладывал их на другую сторону стола, пока, наконец, не повернулся к пришедшей:

- Разве ты не знаешь, что, кроме меня, никому нельзя сюда входить? - почти с гневом спросил он.

- Да... но...- она замолчала, ища слова.

Ее большие глаза, как две быстрые и любопытные птицы, скользнули по таинственной комнате, осматривая огромные, украшенные богатой резьбой и золотом ларцы, в которых хранились священные книги, на минуту задержались на странных украшениях или таинственных знаках из кости и золота на выложенных отшлифованными кусками лавы стенах, и снова вернулись к лицу старика.

- Но ведь теперь уже можно,- настойчиво сказала она Малахуда молча отвернулся и пошел в глубь комнаты, к огромным часам высотой во всю стену. Он пересчитал уже упавшие ядра в медной миске и посмотрел на стрелки.

- Еще тридцать девять часов до восхода солнца,- твердо сказал он,- иди и спи, если у тебя нет никаких дел..

Ихезаль не двинулась с места. Она смотрела на деда, одетого как и она, в домашнюю одежду, только что мех был черный и блестящий, а под ним кафтан и штаны из мягко выделанной черной собачьей кожи, на седых же волосах - золотой обруч, без которого даже первосвященникам нельзя было входить в это священное место.

- Дедушка...

- Иди спать! - решительно повторил он.

Но она неожиданным движением упала к его ногам и обхватила его колени.

- Он пришел! - крикнула она с радостью, которую до сих пор с трудом сдерживала,- дедушка, он пришел!

Малахуда отдернул руку и медленно уселся в кресло, опустив на грудь густую седую бороду.

Теперь девушка смотрела на него с явным удивлением

- Дедушка, почему ты не отвечаешь? С самого детства, едва я научилась говорить, ты учил меня этому древнему приветствию, которое нас, людей, отличает от зверей и от тех, кто хуже их, от шернов, и от еще более худших, потому что они обликом похожи на людей, морцов - и я всегда приветствовала тебя, как положено, словами: "Он придет", а ты всегда, как положено, отвечал "Придет воистину" Почему же теперь, когда этот великий, счастливый день наступил и я могу сказать тебе "Он пришел", ты не отвечаешь мне"Пришел, воистину"

Она говорила быстро, запальчиво со странным лихорадочным

блеском в глазах, порывисто дыша белоснежной грудью, на кото-: рой сиял бесценный пурпурный янтарь священной жрицы Ады... I

- Дедушка! Пророк Тухейя, который был известен еще твоим предкам, когда-то написал: "Он придет в дни самого большого угнетения и спасет свой народ. И если он ушел от нас старцем, потому что никогда не был молодым, то вернется он молодым человеком, светлым и лучезарным, ибо никогда уже не будет старым!". Дедушка, он там! Он идет! Он вернулся с Земли, на которую улетел много веков назад, чтобы выполнить то, что обещал устами своей первой прорицательницы Ады идет в ореоле славы и величия, молодой, победоносный, прекрасный! О! Когда же наконец; наступит этот миг! Когда я смогу его увидеть и расстелить под его благословенные стопы свои волосы!

Говоря это, она быстрым, почти незаметным движением распустила свернутые над ушами волосы, и они покрыли малахитовый пол, где она склонилась у ног старца, душистым золотым покрывалом.

Малахуда по-прежнему молчал. Могло показаться, что он даже не видит стоящей перед ним на коленях девушки и не слышит потока ее слов. Его потускневшие задумчивые глаза смотрели куда-то в глубь комнаты - может быть, по привычке? - где во мраке блестел на стене, в отблесках свечей, золотой священный знак, изображающий выглядывающую из-за горизонта Землю со стоящим над ней Солнцем.

Ихезаль невольно проследила глазами за его взглядом и заметила выступающие из темноты два соединенных золотистых диска на черном мраморе, таким простым способом изображающие великую тайну, передающуюся из века в век, из поколения в поколение: что люди пришли на Луну с Земли, огромной звезды, светящейся над безвоздушной пустыней, и что туда ушел Он, Старый Человек (который взял себе это имя и не позволял называть себя; иначе), и откуда Он вернется победоносным молодым человеком и избавителем. Ее охватил благоговейный страх, она поднялась и большим пальцем правой руки быстро начертила на лбу круг, потом большой полукруг от одного плеча, через губы, к другому, и линию горизонта на груди, одновременно шепча привычные слова заклятия: "Он нас спасет - уничтожит врага нашего так будет воистину".

Малахуда повторил, как эхо:

- Так будет, воистину...- Какой-то спазм боли или горькой иронии сдавил последнее слово у него в горле.