А все-таки… они движутся, не задевая, не касаясь никого, не принимают пищи, — это какое-то перпетуум мобиле, вечное движение!
Среди цветного балласта, который таскают на себе все здешние кружащиеся голодные созданьица, — у этих попались два вещества, переставшие быть только балластом и оказавшиеся самым ценным, чем только могла наградить их природа. Кто может сказать, какой реакции обмена обязано первое выпадение, первый осадок в слизи этих веществ именно у этих организмов? Известно только, что для этого через их тельца должны были проходить соли с примесями железа и, кажется, магния.
В общем это походило на выигрыш ста тысяч. Когда солнце рассыпало в ряби свои отражения, бактериопурпурин и хлорофилл захватил красную часть его спектра, медленно колеблющиеся лучи с длинными волнами.
И в зернышках зелени и пурпура началась невиданная работа. В то время как их хозяин, в оболочке и в слизи которого они сидели, дышал кислородом и добывал с помощью его энергию для себя, они ловили углекислоту и, как бы дыша ею, расщепляли ее на углерод и кислород. Кислород они щедро отдавали в атмосферу, в которой уже мало осталось этого самого склонного к союзам газа. А из углерода, прямо из углерода и из тех простых азотистых соединений, какими хоть пруд пруди вокруг, и из воды — ее не занимать стать в океане — в теле обладателей двух чудесных веществ-посредников лепились органические вещества, те самые, из которых состоит это их тело!
Так, нечаянным случаем, пришло разрешение загадки ассимиляции углерода, величайшей загадки, на наших глазах ежесекундно разгадываемой при солнечном свете каждым зеленым листом, — и мы до сих пор бессильны подражать ему.
Еще раз жизнь нащупала лезвие ножа. Кривая удачи, после миллиарда проб вслепую, снова вывезла жизнь. Ибо она погибла бы, задохнувшись в мертвой азотно-углекислой атмосфере, пожрав сама себя, если бы не подоспела выручка.
С тех пор все изменилось в судьбах жизни и планеты.
Население Земли живет только за счет зеленых растений, единственных, строящих живое из неживого. Все, что движется на Земле, дышит воздухом, кислород которого раскован зелеными растениями.
Обладатели хлорофилла, не сходя с места ускользнувшие от жестокой конкуренции в первобытном океане (так естественный отбор разветвил жизнь ив одной и той же среде!), были предками половины всего живого — зеленых растений. А носители пурпура — скромного кустаря рядом с хлорофиллом! — сохранились в виде маленькой веточки — пурпурных бактерий.
В мир совершилось вторжение зеленого цвета. Первым зазеленеет океан. Его бухты и моря пройдет насквозь зелень микроскопических водорослей, вязкая оливковая тина; буро-зеленые и сине-зеленые луга закачаются на тысячах квадратных километров; и гигантские, в сотни метров, подводные бороды лесов вырастут на донных склонах.
4. Лилии
Прошло пятьсот миллионов лет.
Время, вода и воздух разрушили великую Гуронскую цепь. Она поддавалась медленно. Один за другим угасали древние вулканы, обломки вершинных конусов засыпали кратеры. Литые кристаллические глыбы обращались в рыхляки. Теперь Гуроны протянулись холмами; в них глубоко вгрызаются перевалы, отлогие куполообразные вершины изъедены морщинами, в кратерах, как в чашах, озера. И теплые ветры понеслись над ними с юга, больше ничем не задерживаемые, растапливать арктические льды.
Море прорвалось сквозь материковый барьер между Европой и Америкой. Теплые воды прошли через северный полюс. Климат плюща и березы воцарился на широте Шпицбергена. Земля стирала следы первых оледенений.
Опять этот странный звук, похожий на плесканье. Он выделялся из равномерного шелеста гальки, пошевеливаемой волнами. На мелком месте, под самой поверхностью, шло движение. И острый конец пробуравил воду. Он то вытягивался, делаясь тоньше и длиннее, то плющился, утолщаясь, как каучуковый. Похожий на хобот, он щупал воду вокруг себя, будто кланяясь на все четыре стороны. И на песчаный мысок выполз червь. Его одевала бахрома, под ней ею тело напоминало ряд узлов, завязанных на толстой веревке. Он был мясист, почти с руку толщиной.
Медленно и с напряжением, то сплющивая, то растягивая узлы, пробуя концом почву, перетаскивал он через мысок свою рыхлую, извилистую, длинную массу. Его хобот снова в воде; и на илистом песке остался след узлов, нанизанных, как четки.