А нечего быть такой дурой! Ввязаться в Игру, правил которой не знаешь… Кто бы ей сказал, что она на такое способна, — никогда бы не поверила! Ну и ладно, ну и пусть… Она уже почти смирилась с проигрышем, со своей смертью. Теперь она точно знала, что смерть — это не конец. Не может быть и никогда не будет такого, чтобы она просто исчезла и всё. Даже интересно, что там будет… И она, конечно, встретит деда и маму…
Но как же хочется, чтобы жили Куся и… Лирен. Чтобы они выжили, чтобы победили — не только за чертой, но и здесь. А если её сон — не просто сон, то значит ли это, что Лирен умер? Ведь она увидела его вместе с другими бунтовщиками, а они же умерли… И Роса… неужели она тоже?
Ей приснился Лирен, чего-то добивавшийся от невозмутимой Ядвы. Жрица молчала, отворачивалась, кривила губы, а Лирен распалялся всё больше, кричал на неё, даже схватил за плечи и встряхнул.
Во сне Маша вдруг поняла, что он расспрашивает Ядву о ней, о Маше, а Ядва молчит, не желая признаваться, что она и сама не знает, откуда взялась эта непонятная “Тёмная Владычица” и куда потом делась.
Наконец терпение жрицы лопнуло, она сбросила руки Лирена, сказала что-то резкое, наверное обидное, но не это остановило его, а её взгляд, неожиданно полный боли, горечи, тоски — всепоглощающей и беспросветной настолько, что даже суровый мятежник не выдержал и опустил глаза.
А потом Маша увидела, как вереница пленников пробиралась какими-то тёмными узкими коридорами — прочь из жуткой пирамиды, ставшей прибежищем тёмных сил и их служителей.
Среди уходящих был Лирен и тот мужчина в возрасте, с седыми прядями в чёрных волосах, которого Маша видела рядом с Лиреном на арене. Во сне Маша отчётливо поняла, что это отец Лирена.
Секретными переходами, в обход стражи, через замаскированные ловушки и тайные залы, куда строго запрещено входить непосвящённым, — беглецов вели Ядва и Роса. Но вот Ядва, коротко кивнув племяннице, развернулась, чтобы вернуться назад. Дальше они дойдут и без неё. Должны дойти. Если удача не отвернётся от них, если им поможет их Единый Бог, в Которого они так верят…
Роса бросилась к тётке, пытаясь удержать её, что-то горячо бормоча — почти совсем неразборчиво, но Ядва всё понимала, да и что тут может быть непонятного… Даже Маша, видящая этот странный сон, поразительно реалистичный, но почему-то с отключённым звуком, поняла, что Роса уговаривала Ядву бежать вместе с ними.
Но жрица лишь тяжело качала головой, не поднимая глаз. Светильник в руке Росы качался, бросая свет во тьму неровными бликами, пятнами, полосами, и казалось, что свет танцевал, пытаясь разогнать тьму, колыхавшуюся, наползающую со всех сторон, протягивавшую тёмные пальцы-щупальца, охватывавшую фигуру Ядвы, тянувшую её назад, вяжущую её по рукам и ногам.
Жрица порывисто обняла Росу, что-то быстро прошептала ей на ухо и повернулась, чтобы уйти, раствориться в темноте перехода. Лирен, вместе с остальными беглецами молча наблюдавший за этой сценой и, кажется, напряжённо что-то обдумывавший, вдруг совершил бросок — всего один шаг в непроницаемый мрак, уже поглотивший Ядву, и снова выдернул её в область танцующего света, не желающего сдаваться тьме, как медведь одним неуловимым броском выдёргивает рыбу из воды.
Лирен что-то говорил ей, коротко, отрывисто, очень уверенно. Она смотрела на него, всматривалась в его лицо с той же тоской, с какой смотрела, когда он расспрашивал о Маше, с той же горечью, но чуть менее яростной, словно смирившейся.
Маша знала, что на этот раз Лирен ничего не спрашивал — он предлагал Ядве остаться с ними, бежать с ними, бороться вместе с ними.
В любом случае, для неё это даже безопаснее, чем вернуться назад, особенно — после исчезновения Росы. Если обнаружится, что и пленные бунтовщики не были принесены в жертву, а исчезли… Страшно подумать, что ждёт жрицу.
Да, уйти безопаснее. Но Ядва снова тяжело покачала головой, отчего тени и блики света тоже закачались, закружились, сплетаясь на её лице, словно в смертельной схватке. Она приняла решение.
Ядва сделала шаг вперёд, и её фигуру облил ровный свет от светильника, который держал один из беглецов. Она прямо посмотрела Лирену в глаза, её взгляд пылал, кажется, ярче и уж точно горячее, чем свет факела. Всё и все застыли в ожидании.
Ядва заговорила, Лирен слушал. Маша видела, как шевелятся тонкие чётко очерченные губы, как по лицу Лирена разливается потрясение. Ядва говорила что-то очень важное. Не о Маше, нет.
Она говорила о том, что может помочь мятежникам, о тайне пирамиды, которая была построена когда-то с благими целями, а позже осквернена и поставлена на службу злу. О том, что Безликие действительно скоро придут, чтобы пожирать, ненасытно пожирать их мир и его жителей. О том, что, может быть, их ещё можно остановить.
Она выдавала тайны, которые узнала, благодаря своему положению, и тайны, которые сумела раскрыть обходными путями, рискуя всем, — в надежде на власть и… месть!
Всё застыло, всё замерло. Лирен, его отец, другие беглецы, Роса, Маша, видящая свой странно живой и невероятно яркий сон в другом мире, под светом других созвездий, пламя светильников и тени, извечно обитающие в тайных переходах…
Ядва договорила, повернулась и ушла во мрак — без светильника. Ушла, как рыба уходит под воду. Тьма расступилась, впуская её, и сомкнулась за её спиной.
========== Глава 47. Сюрприз от Тишки и знакомство с Мудром ==========
Копыш, стараясь держаться подальше от перевёртыша, подошёл к Маше и Кусе, аккуратно поставил на мох плошку с лепёшками и грушевидную скорлупу ореха, наполненную водой.
В верхней части у неё была дырочка, а сама скорлупа, благодаря своей форме, на любой поверхности держалась отверстием кверху, вроде куклы-неваляшки, которая вдруг вспомнилась Маше, даже неизвестно откуда, ведь у неё самой такой никогда не было.
Покосившись на Кусю, которому из такого сосуда пить было неудобно (вчера он пил из плошки с лепёшками, куда Маша налила для него воды, держа недоеденные лепёшки в руке) Копыш поставил рядом с ним плошку поменьше и сразу налил в неё воды, отошёл на несколько шагов, повернулся и обомлел.
Воду из плошки, сначала неуверенно, а потом всё быстрее и активнее, лакал перевёртыш. Все замерли, даже ошеломлённый Куся не протестовал, а наблюдал за происходящим расширившимися зелёными глазами, плотно прижав сяжки к голове, словно собрался дышать огнём.
Тишка напился, облизнулся и недвусмысленно принюхался к лепёшкам. Маша вышла из оцепенения, не полностью, правда, но частично всё-таки вышла, отломила кусочек лепёшки, протянула его Тишке.
Он, как и положено коту, причём очень голодному коту, потому что не очень голодный кот да ещё с Тишкиным характером, подобное предложение вообще проигнорировал бы, — ухватил кусок зубами, стащил его на мох — подальше от Маши, и занялся им весьма уверенно и основательно.
Копыш вытянул шею, явно стараясь рассмотреть действительно ли перевёртыш ест или, может, только притворяется. Но еда уже исчезла, а поскольку деваться ей было некуда, кроме как в перевёртыша, то приходилось признать, что он её съел. Если только в мох закопал… Но ведь не копал он ничего! Головой тряс, откусывал, но ведь не копал же. Или копал?..
Копыш был медлительным и основательным. Быстро он умел делать только три вещи: ходить, лазать и копать, да и то, только если он заранее точно знал, куда надо идти, лезть и рыть. Всё, происходящее вокруг, он воспринимал несколько замедленно, и сам знал об этом.
Когда он был маленьким, его мать со смехом говорила, что его не страшно оставить одного. Пока её основательный малыш как следует осознает, что мама ушла, и начнёт грустить, — она уже возвращается.
Так может и сейчас он просто не успел заметить, как перевёртыш запрятал еду в мох? Кусочек был небольшим… надо бы проверить…
Но пока Копыш обдумывал эту мысль, большое существо, отдалённо напоминающее плывуна, отломило ещё один кусок, и перевёртыш вновь оттащил его в сторону и начал есть. Есть! Нет сомнений: он не закапывал, а ел. Прежде перевёртыши никогда не ели. Так говорили познающие, которые пытались наблюдать за ними достаточно долго, а познающим можно было верить.