Каким исключительным техническим достижением был этот отступательный маневр, могут проиллюстрировать несколько цифр. Мы должны были переправить только около 200 000 раненых. Общее число железнодорожных составов, которые перевозили военное и эвакуируемое имущество, составило около 2500. Количество присоединившихся к нам гражданских лиц составило, вероятно, несколько сот тысяч человек. Этот отход был произведен за сравнительно короткий промежуток времени и, если учесть очень ограниченное количество переправ через Днепр, в особо трудных условиях».
Как видим, генерал-фельдмаршалу Эриху фон Манштейну очень не хотелось бы прослыть вором и бандитом, каким он, даже судя по его воспоминаниям, был на самом деле. Его сентиментальная немецкая (как и австрийская у его фюрера) душа не терпит нехороших слов. Поэтому, описывая повальный разбой, чинимый вермахтом на выжженной украинской земле, он сообщает, что о разграблении в данном случае, «естественно не могло быть и речи», и что в немецкой армии в отличие от прочих (?) армий, грабеж не допускался. Шутник был этот генерал-фельдмаршал! Далее он превращает выжигание украинской земли и вовсе в гуманитарную операцию по спасению местного населения «от Советов». Этому населению, как пишет Манштейн, даже представлялся транспорт, чтобы они могли убежать побыстрее и подальше. Правда, при этом мужчин вывозили принудительно и т. д. и т. п. Добавим, что рабский труд вывезенного добровольно-принудительно населения выжженной земли благородный фон генерал-фельдмаршал широко использовал на строительстве военных укреплений на правом берегу Днепра.
Вернемся, однако, в Солнечногорск к бравому командиру отделения Фиме Ферману, который ничего не знал ни о Манштейне, ни о пребывании Гитлера в Запорожье, и никак не мог предположить, что его военная судьба будет на первых порах связана с планами генерал-фельдмаршала.
Глава четвертая
НА ФРОНТ
Как дрожала даль степная,
Не сказать словами:
Украина — мать родная —
Билась под ногами.
И вот настал день, когда Фиме и его соратникам было объявлено, что они отправляются на фронт. Никакого страха у Фимы и его друзей это сообщение не вызвало. Все они были молоды, и мысль о смерти казалась им нелепой. Зато было то, что политруки называли «советским патриотизмом»: было горячее желание принять личное участие в великой войне, в преследовании и уничтожении отступавшего врага, а о том, что враг этот еще очень опасен, как-то не думалось. Не нюхавшим фронта бойцам было выдано боевое оружие, и Фима получил в свое полное распоряжение автомат ППШ. Вообще его отделение должно было обслуживать миномет 82-го калибра, который им предстояло получить по прибытии к месту назначения, автоматы же его команде были выделены, как говорится, для личного пользования, если контакт с врагом окажется слишком тесным.
И снова была тихая и мирная железнодорожная станция Солнечногорск, и снова построение перед посадкой в эшелон. Перед тем как разместиться в теплушках, бойцы получили «неприкосновенный запас» продовольствия, состоявший из нескольких твердых сухарей из черного хлеба-кирпичика, куска свиного сала весом грамм пятьсот и стакана сахара. Все это отпускалось прямо в руки — в куски газет, в пилотки и всякие подручные емкости, что очень трудно представить себе в наше полиэтиленовое время.
Несмотря на предупреждение командования корпуса о том, что «неприкосновенный запас» может быть съеден только по специальному приказу в случае длительного перебоя с организованным питанием, ребята, измученные многодневным потреблением баланды из вонючей капусты, оказавшись в теплушках, принялись за него немедленно.
Эшелон тронулся с места и направился на юг, хотя враг вроде бы был на западе. Куда он шел, никто в Фиминой теплушке не знал. Под мерный стук колес народ высказывал самые фантастические предположения. Некоторые говорили, что их направляют на Турецкий фронт, который вот-вот будто бы должен был открыться в Закавказье. Постепенно разговоры утихли, «неприкосновенный запас» всеми был почти полностью съеден, и все задремали.