— Сержант, уходим!
— Слышу! — ответил Фима.
Кричавший сразу же побежал обратно. Фима же, вместо того чтобы выдернуть плащ-палатку из-под соломы, схватить ее в охапку и помчаться к своим, почему-то замешкался и, вытряхнув ее, стал аккуратно складывать и только после этого побежал к своей позиции. Уже на бегу он услышал шум мотора удаляющейся машины. «Бросили!» — промелькнула мысль. Фима понял, что он остался без автомата, полевой сумки и вещмешка. Безоружный в немецком тылу, если не считать «лимонки», болтавшейся на поясе. Этого хватило бы только, чтобы подорвать самого себя. Фима стал оглядываться по сторонам. Увидел невдалеке какие-то темные фигурки. «Наши!» — мелькнула спасительная мысль. Бросился к ним: действительно свои, хоть и из другой роты. Фима услышал слова офицера: «У меня карта, держитесь меня!» Этим офицером оказался начальник штаба батальона.
Пошли гуськом, молча. Настроение у всех подавленное. Через некоторое время услышали рокот моторов и вышли к дороге, по которой с потушенными фарами двигались вперемешку танки, грузовики и легковые автомашины, полевые кухни и грузовики с прицепленными к ним пушками. По обочине шла пехота. В эту нестройную колонну влилась и рота, вместе с которой без оружия и вещей шагал Фима. Впрочем, все солдаты похожи друг на друга, и так как Фима во второй роте своего батальона никого не знал, то после слияния ее с чужой частью он уже не мог отличить, где свои, а где чужие. Больше всего поразило Фиму то обстоятельство, что вся эта военная мощь двигалась прочь от передовой, хотя местонахождение ее было легко установить по следам трассирующих пуль и по зареву, волнующемуся на горизонте.
Вскоре, однако, послышался явно посторонний шум, перешедший в грохот. Фима увидел в темноте несколько танков, мчавшихся наперерез их колонне. Приблизившись, они открыли огонь. Пехота бросилась врассыпную. Фима и еще два десятка солдат укрылись в камышах небольшого болотца на опушке темного леса. Танки стреляли по колонне машин, находившейся на дороге, но несколько снарядов упали на опушке леска, и один из них — метрах в десяти от Фимы. К счастью, немцы стреляли не разрывными, а противотанковыми снарядами, похожими на болванки. Эти снаряды разрывались только при соприкосновении с броней, а если падали на землю, то оставались целыми, но могли отрикошетить. Это Фиме уже было известно: однажды он видел, как такой снаряд попал в мощное дерево, отскочил, попал в другое, а потом заметался между деревьями. Поэтому Фима, на всякий случай, укрылся за кочкой. Сейчас снаряд, упав, сразу «успокоился» и не стал «прыгать». Конечно, если бы он взорвался, от Фимы не осталось бы даже мокрого места.
Убедившись, что немецкие танки, отстрелявшись, куда-то исчезли, Фима и бывшие с ним солдаты поднялись на ноги, отряхнулись от снега и, осмотревшись, решили идти к передовой в надежде встретить там свои части. Пошли камышами, не выходя на дорогу. Потом Фима вспомнил, что, идя без оружия и неизвестно куда, он почему-то думал: знает ли Сталин, что здесь происходит. Однако его размышления о степени осведомленности вождя о заднепровских делах были прерваны треском ломающихся где-то впереди камышей. Пригляделись: свои — упряжка лошадей тянет пушку. За упряжкой шло несколько солдат и с ними офицер — явно «лицо кавказской национальности».
— Вот и харашо, — сказал он с грузинским акцентом. — Теперь у моей пушки и пехота появилась!
Подивился Фима: только он об одном грузине подумал, так сразу и другой объявился. Пошли дальше вместе в надежде выбраться из окружения и опять в сторону от передовой. И тут у Фимы образовался провал в памяти: куда делась пушка, куда делся офицер-грузин, куда делись солдаты-попутчики? Помнил он лишь то, что каким-то образом он остался в камышах один. Стоит и думает, как ему найти своих. Начался восход солнца, но ему казалось, что даже при свете зари в небе видны следы трассирующих пуль. Фима выбрался из камышей и один-одинешенек пошел прямо по заснеженному полю, не разбирая дорог. Шел, ни о чем не думая. Увидел на пригорке опрокинутый тупоносый немецкий грузовик. Из кузова его вывалился всякий скарб и в том числе развязавшийся крестьянский мешок, а из него высыпались сушеные вишни. Фима набил карманы этими вишнями и пошел себе дальше, поплевывая косточками. Сколько времени шел — потом вспомнить не мог. Пытаясь объяснить себе все, что с ним произошло, решил, что он, по-видимому, был контужен взрывом, уничтожившим и пушки, и лошадь, и всех его спутников. Но это было потом, а тогда он просто шел и плевался вишневыми косточками и вдруг увидел впереди чернеющие на снегу холмики черной земли от свежевырытых окопов. Тут уже включилась наблюдательность и ожила способность думать: по тому, как близко друг от друга были вырыты в земле ячейки, понял — свои. Значит — передовая. Пошел он на эти ячейки, не пригибаясь, и только подойдя к ним, понял, что рисковал: могли же пристрелить «на всякий случай», не разобравшись. Не пристрелили. Услышал русскую речь и не сразу осознал, что вышел не просто «к своим», а в расположение своего взвода, вышедшего из окружения.