Она улыбается и разглаживает на себе платье.
– Пойду внутрь. Найдешь меня.
С этими словами она открывает дверь и исчезает в клубе.
Я включаю микрофон и медленно иду по проулку.
– Что вам надо? – спрашиваю раздраженным шепотом.
Капитан вздыхает и передает послание:
– Мистер Уинг, завтра вечером в День независимости желательно ваше присутствие в бальном зале Капитолийской башни. Вы можете ответить отказом. – Он добавляет себе под нос: – Как вы обычно и делаете. Но предстоящий банкет – исключительнейшее событие чрезвычайной важности. Если решите присутствовать, утром вас будет ждать частный самолет.
Исключительнейшее событие чрезвычайной важности? Никогда не приходилось слышать столько витиеватых слов в одном предложении. Я закатываю глаза. Каждый месяц меня приглашают на какое-нибудь дурацкое мероприятие вроде бала всех генералов или празднества по случаю отмены Анденом Испытаний. Но я им нужен лишь для того, чтобы показать меня и напомнить людям: «Если вы вдруг забыли – Дэй на нашей стороне!» Смотри, Дэй, не спугни удачу.
– Мистер Уинг, – говорит капитан в ответ на мое молчание; он словно прибегает к самому вескому аргументу, – блистательный Президент лично просит вас. И принцепс-элект.
Мои ботинки со скрипом замирают посреди проулка. Я не дышу.
Не слишком-то раскатывай губу, остерегаю я себя, ведь принцепс-электов трое, он может иметь в виду любого из них. Проходит несколько секунд, прежде чем я наконец спрашиваю:
– Который из принцепс-электов?
– Тот, который для вас важен.
К щекам приливает кровь, когда я слышу особую интонацию его голоса.
– Джун?
– Да, миз Джун Айпэрис, – произносит капитан с облегчением, поняв, что его слова заинтересовали меня. – На сей раз она просила передать приглашение в качестве ее личной просьбы. Она будет очень рада видеть вас на банкете в Капитолийской башне.
Голова раскалывается, я с трудом выравниваю дыхание. Все мысли о девчонке из клуба мигом исчезают. За восемь месяцев Джун ни разу не обращалась ко мне. Она впервые просит меня появиться на публичном мероприятии.
– А по какому поводу? – спрашиваю я. – Обычный День независимости? Откуда вдруг такая важность?
Капитан отвечает не сразу:
– Вопрос национальной безопасности.
Мое волнение спадает, – может, он просто блефует.
– И что вы имеете в виду? Слушайте, капитан, у меня есть кое-какие дела. Попытайтесь убедить меня завтра утром.
Капитан бранится себе под нос.
– Хорошо, мистер Уинг. Как вам угодно.
Он бормочет что-то неразборчивое и отключается. Я раздраженно хмурюсь: восторг сменяется устойчивым разочарованием. Наверное, мне пора домой. Так или иначе, пришло время возвращаться – посмотреть, как там дела у Идена. Ну и шуточки. Велика вероятность, что он просто лжет касательно просьбы Джун, ведь если бы она действительно так хотела, чтобы я вернулся в столицу…
– Дэй?
В наушнике раздается другой голос. Я замираю.
Действие галлюциногенов из сигареты уже должно было закончиться. Неужели ее голос тоже игра воображения? Я не слышал его почти год, но узна́ю из миллиона других; одного этого звука достаточно, чтобы перед моим мысленным взором возник образ Джун, словно она случайно забрела в этот проулок. Пожалуйста, только не она. Пожалуйста, только бы она.
Неужели ее голос всегда так на меня действовал?
Понятия не имею, сколько я простоял недвижимо, но, наверное, прошло какое-то время, потому что она повторяет:
– Дэй, это я – Джун. Ты меня слышишь?
Дрожь проходит по моему телу.
Все взаправду. И правда она.
Тон ее чуть изменился. Неуверенный, официальный. Она словно говорит с посторонним человеком. Мне наконец удается взять себя в руки, я снова включаю микрофон:
– Я тебя слушаю.
И мой голос звучит иначе – тоже неуверенно, тоже официально. Надеюсь, она не слышит в нем легкой дрожи.
После небольшой паузы Джун говорит:
– Привет. – Потом долгое молчание, после которого: – Как ты?
Внезапно я ощущаю, как во мне копится поток слов, грозя прорвать плотину рта. Я хочу сказать ей все: после нашего прощания я каждый день думал о тебе, прости, что не разговаривал с тобой, жаль, что ты не выходила со мной на связь. Я тоскую по тебе. Тоскую по тебе.
Но ничего такого я не делаю. Мне удается только выдавить:
– Отлично. А что?
После некоторой паузы она произносит:
– Вот как? Рада за тебя. Извини за поздний звонок – ты наверняка пытаешься уснуть. Но сенат и Президент просили меня лично передать их просьбу. Я бы не стала тебя беспокоить, если бы не считала, что это крайне важно. Денвер дает бал по случаю Дня независимости, во время торжества состоится экстренное заседание. Нам необходимо твое присутствие.
– Зачем?
Я, кажется, разучился отвечать неодносложно. Почему-то, слыша на линии голос Джун, ничего поумнее не могу придумать.
Она выдыхает, и сквозь помехи пробивается ее голос:
– Ты знаешь о подготовке мирного договора между Колониями и Республикой?
– Да, конечно.
Все в Республике знают о договоре: главное желание нашего драгоценного маленького Андена – покончить с войной, которая длится уже сто лет. И пока все вроде бы идет в верном направлении: последние четыре месяца на фронте не ведется боевых действий. Никто и не предполагал, что наступят такие времена. А опустевшие стадионы для Испытаний по всей стране – разве можно было такое вообразить?
– Кажется, Президент метит в герои Республики.
– Не спеши с выводами. – Голос Джун падает, и кажется, я вижу выражение ее лица. – Вчера мы получили гневную ноту из Колоний. По их прифронтовым городам распространяется чума, и они винят нас – якобы мы воздействовали на них биологическим оружием через границу. Они даже определили серийные номера снарядов, которыми на их территорию якобы перебрасывали чумные бактерии.
Ее слова приглушенно звучат среди мятущихся мыслей, пробиваясь сквозь туман воспоминаний об Идене и его черных кровоточащих глазах, о мальчике в поезде, которого использовали как оружие.
– Так теперь мирный договор отменяется? – спрашиваю я.
– Да. – Голос Джун сникает. – Колонии утверждают, что чума – это фактически военные действия против них.
– И при чем тут я?
Еще одна долгая зловещая пауза. Она наполняет меня таким ледяным страхом, что пальцы немеют. Чума. Она не остановилась. Она описывает полный круг.
Джун
После восьми месяцев молчания мне тошно от разговора с Дэем. Тошно и противно. С каких пор я им манипулирую? Почему всегда использую против Дэя его слабости?
Вчера вечером в 23:06 в многоквартирный дом, где я живу, наведался Анден, постучал в мою дверь. Пришел один. Не думаю, что в коридоре осталась охрана. Первый сигнал: его разговор со мной крайне важен и… секретен.
– Я вынужден просить вас об услуге, – сказал Анден, когда я его впустила.
Он почти в совершенстве овладел ролью молодого Президента (спокойный, взвешенный, собранный; в стрессовой ситуации гордый подбородок всегда чуть поднят, тон голоса не меняется, когда он взбешен), но вчера я увидела глубокую озабоченность в его глазах. Даже мой пес Олли понял, насколько Анден взволнован, и попытался успокоить его, ткнувшись мокрым носом ему в ладонь.
Прогнав Олли, я повернулась к Президенту:
– Что случилось?
Анден провел рукой по темным кудрям.
– Не хотел так поздно вас беспокоить. – Он наклонил свою голову к моей в тихом волнении. – Но, боюсь, разговор безотлагательный.
Он стоял так близко – я могла бы чуть приподнять голову и случайно коснуться его губ своими. При этой мысли сердце забилось чаще.
Анден, казалось, ощутил напряженность моей позы, потому что, словно извиняясь, сделал шаг назад. На меня нахлынули противоречивые чувства – облегчение и разочарование.
– Подписание мирного договора сорвано, – прошептал он. – Колонии готовятся снова объявить нам войну.
– Как? Почему? Что случилось?
– По сообщениям моих генералов, недели две назад среди войск прифронтовой зоны со скоростью лесного пожара стал распространяться смертельный вирус.