Женщины работали на судоверфи в районе Ван-Зее. Жили в бывшем фабричном здании – цементный пол, черные трубы от печи, тянущиеся через все помещение над каторжными двух- и трехъярусными койками. На каждой койке матрас, некогда набитый соломой, ныне перетершейся в труху, и два одеяла. Резкий запах карболки, хлорной извести и голода. Скрипение соломенной трухи под ухом, неисчислимое количество насекомых, свободно проницающих матрасную ткань в обоих направлениях… Но кормили здесь все-таки лучше. Баланда оказалась съедобной.
Верфи бомбили, и по дороге на работу они проходили руины разрушенных домов – расщепленные деревянные балки перекрытий торчали вверх, растопырившись, держали на себе изогнутые доски пола, в целом напоминая крылья сказочных, но мертвых птиц. Кое-где бульдозеры пытались расчищать заваленные красной щебенкой улицы. Женщины мечтали, чтобы бомбы упали и на верфь, и пусть их тоже убьет, только бы досталось фашистам!.. Ольга не хотела умирать, она должна была найти Марата, она надеялась сделать это, когда кончится война. А в том, что война когда-нибудь кончится, уже не было сомнений – отсюда, из лагеря Берген-Бельзен, это было отчетливо видно…
Их освободили американцы.
Все кончилось. Никто не стерег, не командовал, не грозил. Американские солдаты смотрели на женщин с испугом. Ольга понимала их чувства… У них было полно всякой еды – галеты, масло… Грузовики привозили много одежды… и опять еду. Всех охватило чувство растерянности – они были свободны и не понимали, что с этой свободой следует делать. Их перевели в другой лагерь – Раухшаум. Тут была неразбериха. Потом военнопленных снова отделили от гражданских. В числе нескольких сотен других женщин, среди которых не было ни одной знакомой, Ольга оказалась в Восточной зоне. В середине августа приехала советская миссия. Все удивлялись, что офицеры с погонами наподобие царских, а вовсе не как было у них в сорок первом – с кубиками да ромбиками…
Комиссия привезла радиоустановку. Должно быть, это была немецкая, трофейная, через такие на фронте агитировали вражеских солдат.
Они построились на огроменном плацу перед бараками.
Генерал, взявший в руку микрофон, откашлялся и сказал:
– Граждане советские военнопленные!
Голос, усиленный электричеством, гремел над толпой гулко, железно. Ольга как услышала это “граждане” – не “товарищи”, как ждали, а именно “граждане”, будто после ареста, – так сразу все поняла. И подумала еще: ну ничего, все-таки это свои! все-таки это не немцы!..
– Усилия Советской армии и всего советского народа привели к победе над фашистской Германией! Победа далась нелегко! Советский Союз понес огромные потери! Солдаты и офицеры, не щадя жизни, бесстрашно сражались с врагом на фронте! Рабочие в тылу, несмотря на голод и лишения, без устали ковали оружие!.. А вы, граждане советские военнослужащие, все это время провели в плену, помогая Германии воевать против собственной страны!
Он помолчал, обвел толпу взглядом и сказал хмуро:
– Я не знаю, стоит ли поздравлять вас с тем, что вы выжили… в отличие от миллионов и миллионов советских людей, что пали, сражаясь за свободу своей Родины!
Огромная толпа военнопленных, слушавшая его речь в оцепенении напряженного внимания, тихо зароптала.
Генерал властно поднял руку.
– Будем разбираться! Среди вас есть такие, кто был ранен, потерял сознание и не смог застрелиться, чтобы не попасть в руки врага!.. Есть и те, кто сдался от трусости, спасая свою жалкую шкуру! А кто-то сделал это специально, готовый пойти на службу к Гитлеру, надеясь изменой выслужиться в глазах фашистов!.. Про каждого из вас мы узнаем все! И тот, кто замешан в предательстве и измене, понесет суровое наказание!..
…Следователи размещались в длинном бараке, поделенном на отдельные клети. Сквозь дощатые перегородки было слышно, что происходит в соседних. Происходило примерно одно и то же.
Она входила и останавливалась на пороге.
– Князева, – говорил конвойный, закрывая за ней щелястую дверь.
– Садись, – бросал следователь, строча что-то на листе.
Она садилась.
Скоро он переставал писать и откидывался на стуле, разглядывая ее когда равнодушным, когда заинтересованным, когда азартным взглядом. Следователи часто менялись, и она запомнила лишь некоторых.
– Рассказывай, – предлагал он.
– Что рассказывать? – устало и равнодушно спрашивала Ольга.
– Ты дурочку не валяй! – взрывался он. – Не знаешь?! Я тебе подскажу!
Выхватывал папиросу из пачки с картой Беломорско-Балтийского канала, яростно зажевывал, чиркал спичкой.
– Где попала в плен? Когда? Почему?
Она отвечала. В сотый раз? В двухсотый?
– Почему сдалась?
– А что мне нужно было делать?
– Почему предала Родину?! Нарушила присягу почему?!
– Я не могла ничего…
– Не могла! Ты на фронте была! В бою! Почему себя не убила, вместо того чтобы сдаться врагу?
– У меня не было оружия…
– А что же у тебя было?
– Сумка с перевязочным материалом и противогаз… Оружия не было.
– Почему не было? Ты бросила доверенное тебе оружие?!
– В медсанбате оружие только у солдат охраны!.. куда мне оружие? Мы раненым не успевали помогать, а не то что об оружии думать!.. Вот у вас погоны, а на фронте, видать, не были! Вот и задаете такие вопросы!
– Ах ты сука фашистская!
Следователь вскочил, замахнулся было – но она не сморгнула, и такое было в ее глазах, что он все же не посмел ударить.
Сел. Упулился злыми глазами.
– Ну?
– Что?
– Что “что”? Где была все это время?! С кем встречалась?!
– Сначала лагерь Фаллингбостель…
– С кем? Пофамильно!
Потом опять про Берген-Бельзен…
И так день за днем, неделю за неделей… то ночью, то днем… а то еще сразу двое, вперекрест.
Но однажды их посадили в открытые грузовики и куда-то повезли.
На железнодорожной станции небольшого немецкого города уже стоял состав. Маленькие, с два кулака, и очень высоко прорезанные окна вагонов были закрыты мощными железными решетками.
И опять, опять голый пол, и нары, и параша! Мужчины ехали как сельди в бочке, а их, женщин, оказалось немного – не совсем битком.
Состав дернулся… тронулся… покатил!.. застучали колеса на стыках!..
Куда?
Наконец догадались подсаживать друг друга к этим куцым оконцам. Что за земля? Разгромленная, разбитая, выгорелая, несущая над собой трупный смрад – чья она?.. Не разобрать. Но вот узнали Польшу, а скоро уже ехали по Беларуси.
Поезд останавливался, чтобы напоить паровоз, да и пассажирам выставить пару ведер воды. Несмотря на брань конвоя, замахи, а то и зловещее клацанье затворов, вдоль состава бегали местные женщины – истерично выкрикивали фамилии, имена: не везут ли в этих вагонах из немецкого плена их мужей, сыновей, братьев?..
День за днем получали пайки хлеба и кипяток по норме – закинут несколько буханок, а они делят. Раз в два дня разрешали выносить парашу. В конце ноября состав прибыл на станцию Печора.
Кругом лежал снег – заломило глаза, когда открыли вагон. Гам, крик, лай конвойных овчарок… бараки вдалеке, дымки – должно быть, топятся там хоть какие-нибудь печи… Спецконтингент построился вдоль путей, и к нему обратился начальник лагпункта:
– Граждане репатрианты!
Когда он отгавкал свои грозные напутствия, скомандовали выйти из строя медработникам. Повели в барак. Экзаменовал какой-то заключенный – военный врач из прибывших ранее…
Поначалу ее оставили работать в этом лагере. Работа чередовалась с допросами. Правда, теперь вызывали не каждый день, а по какому-то сложному графику. Она выспрашивала военнопленных-мужчин о Марате, и кое-кто морщился, припоминая, и неуверенно толковал, что был такой… был вроде… и что он с одним из ранних этапов уехал дальше на Север. Написала его родителям, через веки вечные получила ответ с лагерным адресом – и они с Маратом нашли друг друга!.. Потом пришлось работать в других лагерях, лечить других, опасных людей, уголовных женщин, венеричек, поражавших ее своей отчаянностью. Там ей позволяли жить вне зоны. То чаще, то реже вызывали к следователю. Вопросы звучали все одни и те же: где и когда попала в плен? с кем? кто может подтвердить?..