Он стоял долго и долго молчал. Взрывное напряжение в обоих погасло, обжигающий жар остыл, бешено бившиеся сердца утихли. Молчание было совсем иным, нежели раньше: утомленным и бессмысленным. И сами они были изнурены.
Священник отвернулся от окна, медленным, усталым шагом прошел назад к столу. Он уже мог подойти к девушке, мог протянуть руку, погладить бескровные, холодные пальцы, он даже мог бы спокойно поцеловать ее бледные губы: теперь это было бы не чем иным, как простой лаской родственника или духовника.
Он был на полпути к столу, когда широко распахнулась дверь и в проеме появился Янош Хуняди, огромный, могучий, словно вождь победоносного войска завоевателей.
— Насилу вас сыскал, — весело сказал он. — Может, в прятки играли?..
Однако, увидев серьезные застывшие лица, он и сам тотчас притих и чуть не на цыпочках перенес свое огромное тело через порог.
— Или и теперь наставление в науках идет? — прошептал он благоговейно и осторожно. — Мне-то можно ль послушать?..
Все это он делал и говорил с каким-то детским проворством, резвостью, хотя в его огромных густых усах и спадающих на шею волосах уже проглядывали седые нити. От его веселости у священника потеплело на душе, и, чтобы прогнать сковавшее их замешательство, он, улыбаясь, сказал:
— Наставление в науках закончено, а вот в прятки поиграть я не прочь. Ты води, а мы спрячемся!
Хуняди принял шутку, встал в угол за дверью, огромными ладонями прикрыл лицо и начал считать:
— Раз… два… три… четыре… пять… я иду искать!.. Даже Эржебет улыбнулась его ребячливости.
— А знаете, — с тем же воодушевлением продолжал Хуняди, повернувшись, — как я ныне силен! Давеча трех рыцарей — Лацко Денгелеги, Белуша Понграца и Ферко Сереми — заставил попотеть в оружейной, вконец умаялись, со мной фехтуя. Ты, Эржебет, зашла бы разок в оружейный зал поглядеть на фехтованье!
— Тебя не гнетет эта погода? — спросил священник.
— Меня, Витез? — засмеялся он. — По мне, пускай дождь льет до тех пор, покуда земля не сгниет. Дольше здесь поживем…
— Ну, я пошел! — заторопился священник Витез. — Меня ждет главный канцелярист, трудиться надобно. А вы развлекайтесь!
— За нас будь спокоен, Витез!
Хуняди подсел к столу на место священника, наклонился и влюбленными глазами поглядел на девушку.
— А теперь я буду наставлять тебя в науке, девица, — улыбаясь, сказал он. — Или не хочешь?
— Наука твоей милости не для девиц, — уклончиво ответила Эржебет. — Она для воинов-витязей.
— Да не этому я хочу учить тебя, Эржи. Мы вот с батюшкой твоим порешили осенью свадьбу справить. К рождеству ты уже в Хуняде хозяйкой будешь.
— Вечером батюшка говорил об этом.
— Ты хоть немного-то порадовалась? Или закручинилась, Эржи?
Девушка, прищурясь, полуопустив веки, смотрела на сидевшего перед ней великана, который годился ей чуть не в отцы. Из-под густых его усов на нее повеяло вдруг простодушной неловкой нежностью, и на сердце у девушки потеплело, она ответила жениху бледной, слабой улыбкой. Но и от этой слабенькой улыбки Хуняди словно опьянел и сделал то, на что до сих пор не осмеливался, даже очень расхрабрясь: твердой, привычной к оружию рукой он взял маленькую белую ручку девушки и осторожно ее погладил.
— Эржи! — прошептал он. — Эржи!.. Мою матушку тоже так звали!
Рука девушки, казалось, затрепетала в его ладони. Во рту у Хуняди пересохло, губы его запеклись, ему хотелось говорить, говорить с ней без конца. Рассказать о своем отце, о матери, о дяде Радуе… рассказать и о том, как он счастлив… Слова, не оформясь, тесня друг друга, роились у него в голове, но, достигнув языка, вылились лишь в неуклюжую, восторженную похвальбу:
— Я дал Сигизмунду взаймы тысячу двести талеров-форинтов, а в залог получил город Папи в комитате Арад. Витез тебе не говорил?
— Нет, — тихо ответила Эржи. — О том и речи не заходило.
Хуняди почувствовал, что не нужно было говорить этого, следовало сказать об ином, и глаза его даже слегка увлажнились от стыда. Но и на сей раз он не смог повести разговор иначе и только пробормотал:
— А ведь он ссудную бумагу писал…
Они немного помолчали. Потом Эржебет отняла руку и встала со словами:
— Благослови бог твою милость! Я пойду на кухню, приглядеть надо…
Хуняди не успел ничего сказать, как она мелкими порхающими шажками уже переступила порог. Он завороженно глядел ей вслед, затем принялся колотить себя по голове могучим кулаком.
— Эх, и дурень же я! — вполголоса бормотал он.