— Кутар из-за коня только и кручинится, того, что сын с собой угнал. Всего два у него и осталось, семья-то сам-пят…
— Его жена уже замену сыночку готовит. Первый снег не выпадет, а их сызнова шестеро будет.
— Ежели не поболе…
Последнюю фразу добавил Герге. В его хитром тоне чудилась какая-то тайна, он даже голос повысил, чтобы люди поняли: тут еще не все сказано… Но больше он не произнес ни слова. Пусть-ка их любопытство помучит. Мартону в конце концов наскучила эта игра, и он поторопил:
— Может, и впрямь двойню ждут?
— Да нет, тут другое… говорят, будто сбежавший парень Кутаров память по себе оставил Старостиной Эржи… От сраму и сбежал из дому… Я там не был, да вот люди сказывают!
Эта новость заинтересовала крестьян больше всего. Старостина дочка? Вот это да! Обсуждение подобных делишек всегда волнующее занятие, а тут еще особая сладость кроется: ведь староста частенько досаждал односельчанам, на горло наступал. Вот радость-то, если кто-то и в самом деле хоть чем-нибудь ему отплатил!
— Вполне может быть! — с горячим волнением поспешил один из крестьян поддержать Герге. — Эржи нынче-то и не видать никогда среди девок. Вот и на свадьбе Штринцевой дочки ее не было. А подружки они закадычные.
— Мать ее говорила, будто глисты девку мучат, от того и недужит она…
— Другая глиста мучит, — ехидно сказал Герге.
Из темноты вынырнули новые люди: они появились неожиданно, словно выступили из-за черного занавеса, и, неторопливо поздоровавшись, уселись на землю подле других. Им тоже рассказали историю про сына Кутаров и Старостину дочку, и кто бы еще ни приходил, тотчас начинали рассказывать все сызнова. Со странным волнением они перебрасывали эту историю друг другу, и она все ширилась, обрастая подробностями. Уже стало известно, что беда случилась в ивняке на берегу Савы еще в начале весны и что староста, узнав о том, хотел убить дочь.
— Попа Якоба боялся!.. Больно суров их поп к этакому сраму…
— Поп Якоб только перед другими святую рожу корчит. А сам не святее прочих попов! — отвечал Мартон. — Слыхал я, будто в Чевице и он к меду прикладывался…
— Магистр Балаж про все расскажет, — произнес Герге. — Скорее бы приходил. Сулил, как солнце сядет, а глянь, уже звезды блещут.
Теперь каждого нового пришельца принимали сперва за Балажа, — но время шло, а его все не было. Собралось их уже человек пятнадцать, были среди них и бабы. Эти забились подальше, в сторонку, в разговор мужиков не вмешивались, шептались меж собой, низко опустив головы и роняя слова прямо в землю. Судачили они о том же, что их мужья, но тихо и всегда отставая на фразу, будто жужжащим хором своим вторили мужской беседе.
— Сын Кутаров и Андораш Тизур уже к Тисе шагают, — вздохнул молодой парень, и в голосе его слышалось желание последовать их примеру.
— Ежели туда бочкоры навострили. Вполне и на запад могли податься.
— Они-то беспременно на восток пошли, прямехонько в Хуняд. Туда нынче все конокрады да холопы беглые направляются, — враждебно проворчал Герге. — Там бродяги теперь в большой чести. Всех в солдаты берут, только согласие дай.
— Зачем тогда до Хуняда тащиться? Господин Янош вместе с прочими господами в Тительреве стоит, в королевском лагере. И господин граф Цилли туда подался. Про турка советуются. Сказывал мне тут шептун один… — послышался хриплый мужской голос из заднего ряда, но не успел он договорить, как его сразу перебили несколько мужиков:
— Видно, мы и есть тот турок.
— Сколько бы господа против турок сабли ни точили, всегда эти сабли наши жизни укорачивали…
— А я уж и не верю, будто впрямь турок тот есть. Господа знай твердят: «турок да турок», — а никто его и не видывал. Затем только и стращают им, чтоб причина была солдат на шею нам посадить…
— Сказывают, язычник он, турок-то… ни бога не чтит, ни сына божьего…
— Господа сами язычники, они в идола каменного веруют…
— Однако про турка все ж не брехня! Румыны да болгары сказывали, которые бежали от него…
— Турок вина не пьет да свинины не ест…
— А тогда лучше уж турки, чем солдаты! Солдаты ведь дочиста нас обирают, и вином не брезгуют, и свининой!
— Но турки-то народ губят!.. Баб угоняют, детишек малых, всех… Болгары сказывали, которые уже пострадали от них.
— А я так скажу: нету никаких турков, они только в сказках господских…
В воздухе летали взволнованные фразы, и на каждую тотчас следовало возражение; люди совсем перестали соблюдать тишину, каждый желал показать свои познания. Одни набрались сведений от несчастных беженцев из Молдавии и Болгарии; других оделяли новостями проходившие мимо солдаты, покушавшиеся на их скот и женщин; гонцы, что несли вести благородным господам; возчики, перевозившие благородных дворянок. Вне узких границ села жизнь представлялась им сплошной всесветной несуразицей, они верили почти всему, что приходило извне, и, лишь соизмерив со своим житьишком величиной с ладонь, пытались составить какие-то суждения и представления. Еще недавно точно так же верили они и в жалкие сказочки бродячих певцов. Перебираясь из одной дворянской крепости в другую, певцы жили и кормились в пути по милости крестьян и в благодарность вечерами, когда крестьяне возвращались с пастбищ, пели им свои печальные песни. Рассказывалось в них о ратных делах господ витязей и о любовных приключениях влюбленных рыцарей: о Гараи, Хорвати, Канижи, а в новейших — и о господине Яноше, владельце Хуняда. Так, пели льстецы, господин Янош — подлинный сын короля Сигизмунда; рожденный от золотоволосой благородной девицы с белоснежной кожей, и будто нет в южных краях властелина отважнее и добрее его… А крестьяне завороженно слушали эти красивые сказки — и были похожи на близорукого человека, опьяненного светом, который бредет, спотыкаясь, неведомо куда. Однако позднее появились здесь крестьяне, бежавшие из районов, что лежали далеко на восток от Тисы, и они рассказывали совсем иное о королевском слуге, господине Яноше: говорили, будто и его солдаты были у Колошмоноштора, когда там загубили волю крестьянскую и убили вождя крепостных Антала Надя. Потом объявился среди них священник, магистр Балаж — ученый муж, побывавший в дальних странах, — и в его рассказах благородные господа рыцари выглядели совсем иными, нежели в песнях бродячих певцов. Да и на своем опыте здешние крестьяне познали правду, ибо воины господ рыцарей немало мучили и терзали их под предлогом войны против турок. Теперь, когда являлись сказители с цитрами, истории их не дослушивались до конца и не раз платой им служили палки. В последнее время все вокруг перепуталось, и крестьяне не желали верить ничему, что шло извне, издалека, — во всяком случае, горячо спорили и пытались как-то разобраться своим умом, в соответствии со своими понятиями. Вот взять, например, турок. Кто скажет, есть ли они на самом деле? Румыны да болгары, которые бежали сюда от них? А вдруг прав старый Дёрдь Буйтош, что говорит, будто турки — те же господские солдаты, только переодетые, чтобы легче было угнетать да грабить людей, иным вельможам подвластных?