— Слыхал я, Ульрих сызнова с австрийским Фридрихом поладить пытается, — заговорил Перени. — Свары из-за Штирии забвенью предадут, и вновь великая дружба завяжется. Ходят слухи, покуда мы тут стоим, они дважды письмами обменялись, скороходы носили…
— Вроде и гусит Искра примирился с ним… С той поры как король наш Альбрехт Ульриха чешского наместничества лишил, Искра помягче стал с графом…
Это произнес Розгони, но все поглядели на бана: что-то он скажет? Хуняди чуял, что явились они к нему с какой-то определенной целью: все, ими сказанное, тому лишь служило, чтобы его настроение прощупать. Он не хотел отталкивать их — ведь кто знает, однажды ему может понадобиться их помощь и союз, — но не чувствовал себя достаточно спокойным для переговоров по существу, а посему отвечал осторожно, общими фразами.
— Легко им на чужой счет договариваться, — с горечью отозвался он. — А вот столковаться насчет турок не желают…
— Ты, господин бан, знатно обрезал Ульриха на совете, они подлинно гибели твоей желают. Мне-то известно, не раз совещались об этом. «Заглотать надо мелких, нахальных зверюшек», — обронил как-то великий Гараи. А ведь и мы все мелкие зверюшки для них, — продолжал намекать Розгони.
— Подавятся, пусть только сунутся!
Однако бан Янош был так уверен лишь на словах: как только речь снова зашла об этом, он мысленно опять стал жестоко винить себя. Что ни говори, а нельзя было выбегать с совета, словно сорвавшийся с привязи разъяренный бык. Если здесь и на словах за себя постоять требуется, что ж, надо тому научиться, видно, слова-то частенько могущественнее любого войска бывают… Они, слова эти, и его погубят, если долго еще под их огнем стоять придется. Но что теперь делать? Вернуться назад к королю? Человек-то мягкий, будто воск, но, кроме доброго слова, ничего дать не может, ведь он весь у них в лапах, по кускам всего его расхватали и держат, не выпускают. Или прямо к недругам пойти да спросить у них в открытую, чего им от него надобно? Нет, их он не убедит, только наврут ему с три короба. Да и пристало ли сереньскому бану так действовать? Незваному являться для переговоров? Нет, настолько он не унизится, хотя его отец и был простым дворянином. Напротив, как раз поэтому! Но что делать? Бросить тут всю эту собачью свадьбу иль двинуть на них со своим войском?
Он не мог больше спокойно сидеть на шкурах, вскочил и тревожно заметался по шатру. Вельможи с удивлением смотрели на него. Он заметил их взгляды и с наигранной веселостью успокоил их:
— Сидите, сидите, господа. У меня что-то ноги совсем онемели. Поразмяться хочу…
Затем, словно речь шла о пустяке, сказал Михаю Силади:
— Сходил бы ты, Михал, в королевский лагерь. Скажи там писцу Витезу, что хочу с ним потолковать. Пусть зайдет, если время сыщется или поблизости ненароком окажется…
Михай Силади простился с гостями и вышел.
— Известно ли вам, господа, — начал бан, чтобы как-то разрядить возникшее напряжение, — известно ли, что, покуда мы тут друг друга поедом едим, давно могли б турок проглотить?
— Господин Сигизмунд похитрее король был, — заметил Мате Таллоци. — Уж он бы как-нибудь изловчился, но заставил бы нас за это время договориться.
— Господин Сигизмунд тоже только обещал направо да налево, а делать не больно-то много делал, — проворчал Перени.
«Оттого, что, и дряхлым стариком будучи, жену твою все обхаживал?» — подумал бан Янош, но ничего не сказал.
Он не вмешивался в разгоревшийся спор. А они, поняв, что сегодня здесь вряд ли зайдет речь о серьезных делах, поднялись и начали прощаться. Бан проводил их, подождал, покуда они сядут на коней, и, чтобы не уезжали вовсе без всякой надежды, еще раз повторил:
— Пусть только сунутся нас глотать — подавятся…
Потом вернулся в шатер и, как всегда после обеда, прилег на шкуры подремать. А Янку решил походить по лагерю, приглядеться, верно ли, будто солдаты ворчат, недовольны скудным обедом.
— Скажи им там как-нибудь поумнее, — наказывал бан брату. — Но ежели умного слова не поймут, не жалей батогов. Тут горланить не место, тут порядку быть надлежит!
Едва приклонив голову на шкуры, он тотчас же заснул — это доброе свойство его натуры никогда ему не изменяло. Иной раз дело доходило до крайности, оборачивалось всем на посмешище. Вот хоть на прошлой неделе — налетела откуда ни возьмись буря, сорвала и унесла брезент с шатра над его головой, а он остался под проливным дождем, полураздетый, босой, и даже не проснулся — снилось ему только, будто скачет он во весь опор на коне и оттого сильно вспотел.