– Не вези ты мне батюшка золота и серебра, – включилась в старинную купеческую игру Аннабель. – Не вези жемчуга, ибо их и так у нас столько, что все русалки от зависти хвосты понадкусывали… Не вези мехов собольих, аль лисьих, а то и медвежьих, ибо жалко же животинку. А привези мне, батюшка, друзу камениев самоцветных, и чтоб был от них такой свет, как от месяца полного в зимнюю ночь, как от солнца лилового на закате, и чтоб было от него светло в темную ночь, как среди дня белого.
– Его еще маджорит называют, она давно на какой-то особый артефакт просит, да дорогущий он, зараза… И ночью не сияет конечно, не вздумай продавцов дурить, как в прошлый раз! – Со смехом пояснила мачеха.
– Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, привезу я тебе таковых каменьев; знаю я за морем такого человека, который достанет мне друзу; а и есть друза та у одной королевишны заморской, а и спрятана она в кладовой каменной, а и стоит та кладовая в каменной горе, глубиной на три сажени, за тремя дверьми железными, за тремя замками ратлийскими. Работа будет немалая: да для моей казны супротивного нет. – Словно и не заметив реплику Флориции высокопарно произнес Викрам. – А ты чего пожелаешь, дочь средненькая?
– Анна, доедай кашу! – шикнула мачеха на дочь, которая замечтавшись о будущей поделке, едва эту самую кашу не уронила себе на колени.
– Государь ты мой батюшка родимый! Не вези мне парчи золотой и серебряной, ибо тряпок этих у нас полный дом уже, – на глазах веселея, начала Мариэль. – Не вези каменьев самоцветных и женихов пригожих, соколов ясных да ястребов хмурых тоже не вези, устала я от них, что мочи нету, хоть и приятственно внимание мне их…
– Не отвлекайся! – хихикнула Ванилла, пихая сестру в бок.
– А привези мне зеркало из хрусталя гроштэхского, цельного, беспорочного, чтобы, глядя в него, видела я всю красоту поднебесную и чтоб, смотрясь в него, я не старилась и красота б моя девичья прибавлялась.
– С изумрудным цветочком сзади. Артефакт тщеславия? – На сей раз Ванилла угадала первой, и Мари радостно рассмеялась, хлопая в ладоши, подтверждая ее догадку.
– Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, достану я тебе такое хрустальное зеркало; а и есть оно у дочери короля иввератского, молодой королевишны, красоты несказанной, неописанной и негаданной; и схоронено то зеркальце в терему каменном, высоком, и стоит он на горе каменной, вышина той горы в триста сажень, за семью дверьми железными, за семью замками ратлийскими, и ведут к тому терему ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по воину иввератскому и день и ночь с саблею наголо магической, и ключи от тех дверей железных носит королевишна на поясе. Потяжеле твоя работа сестриной, да для моей казны супротивного нет. – Не обращая внимание уже на откровенный смех своих любимых дев, торжественно закончил он. – Ну а тебе что привезти, дочь младшенькая, любимая?
– Не вози ты мне, батюшка, ни нарядов заграничных, ни мехов собольих, потому как тоже мне животинок жальче сестриного, ни друзы самоцветной, ни зеркальца хрустального, а привези ты мне аленький цветочек, которого бы не было краше на белом свете.
Все призадумались, силясь разгадать загадку. Что еще за цветочек аленький? Этак можно что угодно обозвать и похоже будет.
– Кинжал из красной стали?
– Нет.
– Розу иввератскую?
– Нет.
– Артефакт из твердой крови?
– Фу, гадость какая! Нет.
– Поддельную невин…
– Мари!
– Сдаюсь, – рассмеялся Викрам. – Что еще за цветочек аленький, Ванилька? Задала мне задачку на дорогу!
– Тюльпаны, – фыркнула «дочь младшенькая». – У нас прошлой весной все померзли. Бери луковицы королевских сортов, они обычно крупные, красивые…
Прощание вышло бурным и слезливым. Плакала, в основном, мами Гарушь, но зато от души, громко, заливисто, с причитаниями «На кого ж ты нас оставляешь, кормилец», и прочей театральщиной, ибо девицам, жестоким яукобы, чуждо скучание по родственникам как и всяческое сострадание, и не дело его демонстрировать. Но Ванилла и сама украдкой шмыгала носом, не понимая, почему позволяет себе такую слабость. Ничего же страшного не происходит, просто еще одно путешествие… Почти на другой конец света. Она заметила, что и глаза мачехи подозрительно блестели, когда отец, свесившись с коня, поцеловал ее на прощание.
– Береги себя. И наших детей. Всех.
– Будь спокоен за них. – Тихо ответила та.
Слуги, домочадцы и даже дворовые собаки еще долго смотрели вслед неспешно удаляющемуся каравану, пока тот не скрылся с глаз.