– Откуда ты знаешь, как я пил в молодые годы? – подозрительно спросил Касьянин.
– В молодости все пьют одинаково! Бутылка портвейна на двоих в кустах из горла и – через забор на танцплощадку!
– А ведь было, – озадаченно протянул Касьянин и, увлекшись давними воспоминаниями, сам того не замечая, свинтил крышечку и в задумчивости выпил коньяк.
На следующий день в палату пришел следователь.
Едва этот человек заглянул в дверь, Касьянин сразу догадался – по его душу.
Так и оказалось.
И следователь тоже узнал его, сразу направился к его кровати – видимо, перед этим поговорил с врачом. Был этот человек высок, в сером заношенном костюме, какой-то рубашке, каком-то галстуке. И еще – он был лыс, а светлые прядки волос, которые беспомощно протянулись от одного уха к другому, не столько прикрывали лысину, сколько ее подчеркивали. Так чулки на женщине или прозрачная рубашка не столько прикрывают тело, сколько его обнажают.
В руках у следователя была клеенчатая затертая папочка с хлястиком, который застегивался на кнопочку. Несмотря на возраст, кнопочка эта работала, соединяла две половинки папочки, чтобы они не распахивались и чтобы не вываливались из нее бумаги чрезвычайной важности.
– Илья Николаевич? – улыбнулся следователь, остановившись у кровати.
Его улыбка Касьянину неожиданно понравилась. Была она простой, чуть ли не доверчивой, и зубы у следователя были все свои, все на месте и все здорового белого цвета. В свете этой улыбки как-то погасла и исчезла лысина, прядки волос за ушами, серый потрепанный костюм сделался естественным, вроде ни в чем другом следователь и не мог появиться.
– Он самый, – ответил Касьянин и тоже улыбнулся, как сумел.
– Иван Иванович Анфилогов, – представился лысый человек с молодой улыбкой и крепко пожал руку Касьянину. Ладонь у следователя оказалась сильной, прохладной, сухой. – Я из милиции.
– Да уж догадался.
– Вы как, поднимаетесь?
– Когда прижмет – поднимаюсь, – улыбнулся Касьянин.
– У вас тут есть где поговорить?
– В конце коридора, – Касьянин встал, поправил одеяло и направился к выходу. Следователь последовал за ним, не забыв напоследок оглянуться и окинуть всех больных палаты взглядом внимательным и быстрым. Трудно сказать, запомнил ли он кого-нибудь, но посмотрел, улыбчиво и протяжно.
В конце длинного коридора, умеренно грязного и какого-то замусоленного, с надорванным линолеумом и комками окровавленной ваты на полу, с небольшими отсеками, где за маленькими столиками у стеклянных шкафчиков сидели накрашенные сестрички и без конца звонили своим приятелям и приятельницам.
Касьянин и Анфилогов медленно прошли вдоль коридора и добрались, наконец, до клеенчатого дивана, стоявшего у самого окна. Диван был старый и продавленный. Какой-то ошалевший от боли или от дури больной изрезал его ножом, и из дыр торчала серая вата.
– Присаживайтесь, – Касьянин на правах хозяина показал на диван. Хотя прогулка по коридору была недолгой, но он устал и опустился на диван с облегчением. Следователь сел рядом, положил на колени свою папочку, раскрыл ее, вынул бланк протокола.
– Начнем? – повернулся он к Касьянину.
– Начнем, – тот пожал плечами. – Хотя, собственно, и начинать-то не знаю с чего...
– Данные ваши я уже записал. В общих чертах знаю, что произошло, поэтому поговорим о том, чего не могли сказать мне другие люди.
– Поговорим.
– Что случилось, Илья Николаевич?
Касьянин помолчал, легонько раскачиваясь из стороны в сторону, вздохнул обреченно, подождал, пока больной на костылях зайдет в ближайшую палату и закроет за собой дверь.
– Значит, так... Это произошло недели две назад, дату вы знаете?
– Знаю. Семнадцатого.
– Да, наверное. Двенадцатый час ночи, я прогуливаю собаку, кокер-спаниель... Яшкой зовут.
– Вы были один?
– Вначале мы были с другом, потом он отлучился искать свою собаку, а я остался с Яшкой. Вдруг из темноты выскакивает какая-то тварь...
– Порода?
– Не заметил. Большая собака, темная, может быть, даже черная... И на Яшку. Вцепилась ему в холку, тот визжит, я собаку оттолкнул ногой.
– Или ударили?
– Или ударил... Не помню. Но злости у меня не было, моя цель была простой – отогнать собаку от Яшки.
– Удалось?
– Сначала удалось, собака убежала. Потом из темноты снова на Яшку... Как я понял, хозяин ее натравливал.
– Вы это слышали?
– Да.
– Дальше, – Анфилогов что-то быстро писал в бланке протокола.
– Я опять ее поддал, уже посильнее. Тогда выходит из темноты амбал. И, не говоря ни слова, бьет меня по морде. Потом еще. Я упал, он принялся обрабатывать меня ногами, причем, подонок, все время старался по лицу, по голове... Вначале я прикрывался руками, потом потерял сознание.
– И долго были без сознания?
– По моим прикидкам... около часа. Может быть, около двух.
– Когда очнулись, рядом никого не было?
– Яшка был. С переломанной лапой. Этот тип ему лапу перебил, а его собака ухо надорвала.
– Вы видели этого человека? Можете его узнать?
– Конечно, нет. Ни его собаку, ни его самого узнать не могу. Я уже здесь пытался хоть что-нибудь вспомнить... Нет, ничего. Совершенно. Могу только сказать, что он выше меня, плотнее, моложе...
– Одежда, прическа, фигура... Ничего не видели?
– Нет...
– Что же он, так и не произнес ни единого слова? Все проделал над вами, над вашей собакой молча?
– Несколько словечек обронил... Сучьим потрохом обозвал, пидором позорным, пообещал сделать из меня бифштекс с кровью. Такие были слова.
– Не так уж мало.
– Да, – согласился Касьянин, – слова еще те... Запоминаются.
– Дело не в том, что они запоминаются, – следователь продолжал старательно записывать все, что говорил Касьянин. – Они выдают его классовую принадлежность. Зэковскую принадлежность.
– Я тоже подумал об этом... Он наверняка сидел.
– Или же плотно и долго общался с людьми, которые сидели. Мне кажется, найти его можно. Но доказать будет сложно.
– Даже невозможно, – сказал Касьянин. – Я его не узнаю, даже если вы меня подведете к нему вплотную. И собаку его не узнаю. Да! – вдруг воскликнул Касьянин. – Он был в спортивном костюме, тонкий, шелковистый костюм весь на молниях и на резинках. Темно-синий, темно-зеленый... Что-то в этом роде. Но сейчас все гуляют в таких костюмах. И стар, и млад, и мужики, и бабы.
– Я его найду, – повторил Анфилогов. – Если хотите, могу вам его показать при случае.
– Зачем?
– На будущее. Чтобы знать, откуда идет опасность. Но это все, что я могу сделать.
– Да я уже, в общем-то, смирился, – Касьянин махнул рукой, глядя в пространство длинного коридора.
– Смирился? – удивился следователь. – Странно. Обычно жажду мести люди проносят в себе через годы и расстояния. И не гасят это пламя ни жизненные невзгоды, ни новые обстоятельства, вообще ничто не гасит. Вы меня понимаете? Когда кто-то говорит, что он смирился, это означает одно из двух...
– Что же это означает?
– Что человек вообще смирился со всем на свете, плюнул и на человечество, и на себя в том числе. На вас это не похоже. У журналистов обычно хватает жизненного тщеславия до самой смерти. Нет, вы не из тех, кто смиряется. Не надо мне пудрить мозги.
– Может быть, я из другой категории?
– А другая категория – это затаившиеся. Те, кто пытается ввести всех в заблуждение – я, дескать, стар, дряхл и не мне утверждать справедливость! – глаза следователя горели, похоже, он говорил нечто важное для себя. Казалось даже, что Анфилогов не столько отвечает на касьянинский вопрос, сколько убеждает самого себя в правильности собственного понимания человека.
Касьянин взглянул на руки следователя – первое впечатление, когда он ощутил сильную прохладную ладонь, подтвердилось – рука у Анфилогова действительно была сильная, пальцы длинные, ногти правильной формы.