— А как с кормежкой? — спросил Алекс, у которого многодневный голод, только еще более обостряемый ячменной похлебкой, отшиб всякий интерес к штангам и спортивным площадкам.
— А вот с этим хуже всего. Я же говорю, посылок мы не получаем. Сможешь найти работу и договориться, чтобы тебя выпускали, тогда еще ничего. Но для этого нужно основательно понравиться начальству.
Алекс побродил по лагерю; заглянул в клуб — там какой-то щуплый белый сержант показывал кучке негров карточные фокусы; посетил библиотеку — оказалось, что все книги на руках, а в наличии только несколько затасканных до дыр французских журналов. Потом он разыскал столовую, но там ему объяснили, что нужно иметь пищевой талон, иначе не получишь ни обеда, ни ужина. Хорошо, что здесь же Алексу попался один из его сегодняшних попутчиков. Он рассказал, где находится «офис» старшего офицера лагеря и что как раз он-то и выдает талоны. Старший офицер — сам из пленных — попросил предъявить карту военнопленного, после чего вырвал из школьной тетради два белых квадратика с печатями — «На обед и на ужин, а завтра, если не отправят в другое место, придешь опять». — Потом Алекс сходил в медпункт и попросил сменить ему повязку, под которой обозначился подозрительный зуд.
Весь этот день его не покидала мысль, что теперь отцу сообщат, при каких обстоятельствах он оказался в плену. Два известия лягут на чаши весов: одно — он остался жив и практически невредим, другое — он бомбил их Дрезден. И Алекс не знал, какое из них в сознании его отца окажется весомее.
Вечером, лежа на своем месте наверху, он в полудреме слушал разговор собравшихся внизу постояльцев комнаты. Все они были из летного состава, и все из разных экипажей. Желая подключить к своему разговору новичка, тот, что назвался Кларком Спидманом, встал и толкнул Алекса в бок:
— Ты ведь совсем недавно из Англии? Как там погода?
— В середине февраля было холодно.
— Ну а вообще?
— Как тебе сказать… лучше, чем здесь.
Постепенно завязался разговор, и Алекс спустился вниз. Он коротко рассказал свою историю, и ему дружно посочувствовали.
— Слушай, а ведь нечто подобное случалось уже не раз, — весело сказал один из летчиков по фамилии Тэрум.
Росту в нем было чуть более пяти футов, а несвойственная военнопленному полнота, маленький носик на круглом розовом лице, небольшие, слегка припухшие глазки и смешно выглядевшие на нем короткие штанишки на лямках делали его похожим на Наф-Нафа из трех поросят. Неслучайно летным прозвищем Тэрума было Пигги[17].
— Бывают вообще потрясные случаи. Помните, — он обратился к старожилам, — нам расказывал Динги Хатч? Это тот, что заболел, — пояснил Тэрум. — Совсем недавно, кажется в конце января, американцы летали на своих «Крепостях» на Лейпциг или что-то в этом роде. В общем, в ту сторону. — Наф-Наф махнул рукой в направлении коридора. — Так вот, одна эскадрилья, шедшая, кстати, последней, отстала и сбилась с пути. Русло какой-то реки они приняли за другую и долго шпилили по ней на восток. Вдруг штурман одного самолета выходит в эфир и открытым текстом (правда, с изрядным акцентом) говорит командиру, что, вместо Торгау, они только что прошли Фрейбург. Ошибка, мол, нам не сюда, сэр. Ему, естественно, советуют тут же заткнуться и не нарушать радиомолчание. Ну, что же, — рассказчик радостно хлопнул себя ладошками по коленям, — летят дальше. Летят это они, летят… видят впереди большой город, пересеченный изгибом полноводной реки. Вроде все верно, так и должна выглядеть их цель. Правда, что-то не видно ни дымов, ни пожаров, а ведь только что здесь должны были отбомбиться более трехсот «Летающих крепостей». Но командир не обращает на это ни малейшего внимания, а тот факт, что в городе что-то уж слишком много мостов — вместо четырех штук эдак пятнадцать, — и вовсе его не трогает. Сейчас, мол, станет меньше. Он отдает приказ начать атаку по радарам. Бомбардиры считывают углы прицеливания, лидер открывает бомболюки, остальные это видят и в порядке очереди делают то же самое. Сорок «крепостей» разгружаются и с чувством исполненного долга поворачивают назад.