Спустя примерно минуту он сел обратно, вновь беря в руки кусок марли и обмакивая его в перекиси, приложил к засочившейся ране. Марина невольно пискнула от резкой боли, тут же жмурясь, а ее ладони уперлись в край постели, пытаясь все то, что сейчас настырно держится внутри неё, выплеснуть через крепкие тиски пальцев.
Его молчание тянулось минуту, две, потом ещё три, и все это время он продолжал обрабатывать рану. В его глазах, кажется, в тот момент не было ничего, а потому внутри меня тот самый стыд, что совсем недавно погас, вновь запылал синим пламенем. Будто, пару минут назад я сказала что-то такое, что максимально выбило его из колеи, что сдвинуло его мысли с мертвой точки, или, наоборот, привело его к ней. Липкий пластырь оказался на моем лице спустя почти пятнадцать минут внутренних мучений, и смотреть на него в таком гробовом молчании я уже просто не могла.
-Скажи же уже что-нибудь; какая я бессердечная, что так легко говорю об этом, какая я эгоистка… я слушаю, - комок в горле медленно начал сдавливать трахею до того, что даже дышать было сложно, а говорить и подавно. Мои глаза, уже затянутые стеклом от его идиотского молчания, держались из последних сил, а когда и те закончились, началось что-то совсем непонятное.
Зрачки расширишь под тонкой кожей век, что вот вот соприкоснулись с ресницами; слезы быстро покинули родные им белки, начиная своими солями жечь шелушащуюся кожу; руки крепко-крепко объяли всем невыносимым теплом и нежностью его шею, а губам не оставалось ничего, кроме как снова начать целовать его. Даже эти слезы было пережить легче, чем прежнюю тишину, что сводила звоном барабанные перепонки, мозг и душу главным образом.
-У меня в голове опухоль с грецкий орех, если не больше, которую я год не лечила. И не хочу даже начинать. Извини…
Сухие губы задрожали окончательно, когда мокрые ладони в очередной раз попытались стереть скатывающиеся вниз по щекам капли. Тишина снова поселилась вокруг так, будто никуда и не исчезала, и терпеть её было уже окончательно невозможно.
Из последних сил мои колени выпрямились, заставляя тело парить над этой чертовой койкой, но уйти просто так отсюда у меня бы точно не получилось, и я это отлично знала. Спустя шаг в очередной раз оглядываясь на него, взгляд вновь начал мутнеть, а, пообещав себе в последний раз так больше не делать, мои руки вновь коснулись горящей жилами шеи, что приятно пульсировала по сонной артерии. Длинные пальцы медленно зарылись в его короткие волосы, которые все также пахли его одеколоном, и от того внутри все сжалось в очередной раз, позволяя тому злосчастному комку прокатиться вниз.
-Я уеду в Питер, так будет лучше всем… Прости, - голоса теперь хватало только на тихий шёпот, но он, наверняка, все услышал, как нельзя, хорошо.
Вдруг, широкие ладони коснулись моих запястий, начиная медленно сжимать те, да так, что все руки томно свело судорогой. Кажется, когда пальцы уже покалывало легкой иголкой от онемения, горячие, как ярко-оранжево-красные угли из самой глубины костра, губы коснулись тех самых ладоней. Они, будто, пытались растопить их, хотели оставить свои следы на них красными пузырчатыми ожогами, но вместо этого заставляли мои глаза кровоточить болью лишь сильнее.
И эта боль уже была куда больше, чем физическая. Вот, кажется, это и есть конец; конец всему тому, что все люди, да и я сама когда-то, считала жизнью.
Чертова судьба-злодейка, ну почему ты постоянно всех проверяешь на прочность? Почему тебе доставляет такой кайф разрывать сердца на части, лишать людей счастья просто ощущать друг друга рядом. В чем тогда, твою мать, смысл жизни, если в один прекрасный день, когда тебе будет хорошо, все неожиданно закончится; и ещё повезёт, если ты увидишь этот день своими глазами, а не будешь ощущать того через два метра сырой земли и крышку гроба, над которыми будут колыхаться синие крокусы? Кто победитель в этой игре, и кого судить за то, что никто не дождётся «хэппи-энда»?
Наконец, он встал, выпрямляя спину так, как никогда раньше, от чего мужская голова оказалась выше её роста, но Марине, кажется, ничего сейчас не было интересно.
Наконец, широкие ладони уже обняли её круглые плечи так, что только что отступившая судорога вновь была прибывающим скорым поездом.
-Ты никуда не поедешь. Сейчас сделаем кт, и… Господи, какая же ты дура, Нарочинская. Убить тебя мало… - крепкий кулак с силой коснулся женской спины, от чего на секунду прекратившиеся слезы вновь дали знать о себе, но уже так, будто это было начало самой настоящей истерики.
-Если бы ты знал, как я не хочу умирать, - уже сквозь крик в смеси с плачем женский голос пытался пробить отрывки фраз в синюю хирургичку на его груди, ведь даже двинуться с места от того, как сильно он обнимал её, было невозможно.
-Но даже это лучше, чем потом остаться на всю жизнь овощем… Если со мной что-то случится, этот ребёнок, он будет никому, понимаешь, никому не нужен! Он будет таким же, как я, как твоя Тамара; ты даже не представляешь, насколько это страшно, остаться абсолютно одному в огромном мире. Так лучше вообще не увидеть его, чем всю жизнь ненавидеть!
-Что ты говоришь?! Марин, ты сама себя слышишь?! - его ладони в миг с силой сжали мокрые щеки, от собственных судорог заставляя дрожать и её голову.
-Очнись, Нарочинская! Очнись, Марин, пожалуйста!.. Ты сама хирург, ты знаешь, что это лечится, причём прекрасно. Что за бред ты несёшь,дура, - его глаза навивались пунцовой кровью, и даже на лбу появилась не только легкая испарина, но даже и вена вздулась у виска, открывая все то напряжение, вмиг вскипевшие внутри него.
-Чтобы сегодня же вечером все твои вещи были у меня дома, ты меня поняла? Поняла, я кого спрашиваю?!
========== Глава 18. Кабинет, туман и снимок. ==========
Глава Восемнадцатая.
Кабинет, туман и снимок.
Она, прижатая головой к его горячей груди так, что все слёзы оставались на хлопковой рубашке, беспомощно закивала, зубами прикусывая край налитой кровью нижней губы. И, кажется, её ладони настолько сильно были напряжены, пытаясь ещё крепче прижаться к нему, что все сухожилия, все вены и даже белые костяшки суставов вот-вот были готовы разорвать бледную кожу. На доли секунд такое состояние начало вызывать в абсолютно каждой мышце беспомощную судорогу, которая сдерживалась лишь одним его присутствием рядом.
Таким родным и близким для неё он ещё не был никогда. Идиот, ей богу, если бы только знал, на какую авантюру он подписывает своими ласками собственную жизнь, наверное, никогда бы ещё раз не сделал также. Видимо, такой настрой оставался приоритетным лишь в женском уме: все девушки мыслят отлично от мужчин.
В эти секунды в его голове творилось что-то совершенно другое. Он думал обо всем: как провести сейчас кт, нужно позвонить Хромову из онкологии, в холодильнике дома мышь повесилась, надо бы заехать в магазин за продуктами, насколько быстро нужно провести операцию, чтобы минимизировать риски для всех, кто ими будет затронут - абсолютно обо всем другом, но только не про то, на что он решился пару минут назад.
К вечеру, когда упрямое солнце ранней весны никак не хотело садиться за горизонт, оранжевые лучи превратились в длинные полоски, через тонкие отверстия жалюзи пытающиеся прогреть килоджоулями любви белоснежную стену кабинета заведующей нейрохирургии. Они рассеивали свои беспечные ласки буквально всюду, и ничего не могло противостоять им: большой стол с кипой папок, небольшой экран с несколькими снимками томографа, даже фикус в углу, по наследству перешедший ей от прошлого хозяина кабинета, и тот не был обделён звёздным вниманием. Оттого было несложно догадаться, что такая любовь обволакивала абсолютно все уголки, а их экспонентами становились именно изгибы тонких губ, неглубокие морщины усталости у закрытых глаз; изящные линии рук, сегодня выполнявшие роль любимой подушки, которой так и не нашлось замены за все время жизни в холодной Москве, они часто брали на себя не только функции инструмента для спасения жизней и излечения судеб, но и для минутного удовольствия неощущения собственной боли в подкорковых ядрах.