Пит приподнялся, сел и поглядел в темноту.
— Это же гудел паровоз.
— А мама говорит, что это воет мертвая собака. Знаешь, что она говорит мне? Смертный грех! И я ничего не могу с собой поделать. Я все слышу: смертный грех, смертный грех… И кто-то нас оплакивает и кричит нам через долину.
— Силы небесные! Мертвые собаки, смертные грехи — того и гляди, на нас привидения набросятся. Ведь ты эти гудки по сто раз на дню слышишь. Да и что такое Суит-Уотер? Тюрьма с паровозными гудками — и все. Гудок как гудок, ни про какой смертный грех он не говорит. Он говорит: беги из этой тюрьмы, парень. Садись в поезд и беги в Акрон. Только и есть веселого в Суит-Уотере что гудки!
— Пит, не сиди так далеко. Ляг рядом и поцелуй меня, я боюсь.
— Мертвая собака! — ворчал Пит. — Тьфу!
— Он и на тебя тоску нагнал. Я же чувствую.
Пит разозлился:
— И чего ты ломаешься?
Эллен Фоли откликнулась не сразу:
— Как это — чего?
— Это же все пустяки.
— Смертный грех не пустяк. — Она притянула его к себе и поцеловала в щеку. — Пит, ты теперь разговариваешь, как все эти местные.
— Потому что хочу с тобой спать?
— Я же сказала только, что ты разговариваешь, как они. Слова такие же. И голос. Странно как-то. Грустно, что ты разговариваешь, как все эти местные. Мы же с тобой принадлежим к истинной церкви. И мы культурнее их. Уж наверное, у Данковских и у Фоли книг больше, чем у всех Паркеров, вместе взятых. И конечно, больше, чем у Кэлпепперов. Но ты все равно стараешься походить на них. И только потому, что они приехали сюда раньше нас. Это странно и как-то грустно.
— А ты хочешь, чтобы я разговаривал, как мой папаша полак[6]? Или моя мамаша полуеврейка?
— Твоя мама — полуеврейка? Это правда? — Пит молчал. — Не говори об этом никому. В Суит-Уотере достаточно и того, что ты католик. — Он увидел, как ее зубы блеснули в улыбке. — Знаешь, я думала, отца Ханнегана сегодня удар хватит. Лучшего комика, чем Стэббс, во всем графстве Паркер нет.
— Ну, в следующий раз он дважды подумает, прежде чем острить!
— Ты что, дрался с ним, Пит?
— Дрался? Вытер им угольную пыль, только и всего.
— Но он же шутил. Он ничего дурного не думал. И ты признайся: смешно ведь?
— Ничего, теперь он остережется шутить со мной. А ты-то чего за него заступаешься? Не понимаю! Тебе смешно, что он отпускает шуточки во время мессы, богохульствует, а вот когда дело доходит до самого обычного, житейского — ты из себя святую корчишь!
— Пит! Не надо об этом. Мне не по себе становится. Это же смертный грех.
— Будь на моем месте сейчас Уилбер Паркер, так ты небось не ломалась бы. Если я плох для тебя, скажи прямо.
— Не говори так, Пит! И чего ты злишься? Не надо! Ты сам виноват, что работаешь в шахте. И незачем срывать злость на других.
— Я виноват?
— Ты же взрослый человек! Если тебе действительно хочется учиться, так учись! Отец не сможет тебе помешать вернуться в школу, не сможет!
Отворачиваясь от правды ее слов, он сказал:
— Если я тебе плох, можешь крутить с Уилбером Паркером. Не зря он постоянно околачивается возле вашего дома.
Ей было приятно, что он ревнует, но она продолжала:
— Просто уйди с шахты и поступи в колледж, а Казимиру скажешь, что будешь учиться — и все!
— Так-так!
— Нет, я серьезно. На твоем месте я бы не позволила собой командовать.
— Ладно, я полак. А полаками всегда командуют. Вот в чем разница между нами и Паркерами. Когда англичане едут куда-нибудь — ну, там в Африку, Индию или в Суит-Уотер, — они и там ведут себя по-своему, а не как местные жители. И других заставляют жить на свой лад. И это им сходит с рук. А вот мы, хэнки[7], мики[8], полаки, знаем, что мы граждане второго сорта. И, наверное, есть такое врожденное чувство, и с этим ничего не поделаешь. Так есть, и так будет. Никто этого не изменит. А ты знаешь, что в Суит-Уотере был сегодня негр?
— И что он делал?
— Шел по путям. Не знаю куда.
— Ас ним что-нибудь сделали?
— Я бросил в него кусок угля.
Помолчав, Эллен сказала:
— Это ты напрасно. Он ведь никого не трогал?
— Нет, просто шел по путям. В чистой рабочей одежде, с мешочком через плечо. Идет себе, наклонив голову, и ни на кого не смотрит. И когда в него начали бросать камнями, я тоже схватил кусок угля и угодил ему прямо между лопаток. Но он даже не вскрикнул. Даже рукой не потрогал ушибленное место. Шел и шел себе. А ведь больно, наверно, было. — Пит помолчал. — Потом я даже пожалел, что бросил в него углем. Да ведь все кидали, а мы со Сгэббсом только-только кончили драться — он сказал, что берет свою шутку назад, и мы не знали, о чем говорить дальше. А тут как раз появился черномазый, ну я и бросил ему в спину кусок угля. А он продолжал идти, только голову поднял высоко и смотрел прямо перед собой, а все вопили ему вслед: «Черная морда!» Наверно, он сюда теперь долго не заявится!