— Я в этом уверен. Надеюсь, вы знаете, что я считаю вас самым несомненным кандидатом из всех. — Дэвид улыбнулся. — И помню, что ваши акции стоят тридцать два миллиона долларов.
Тони Кэмпбелл криво улыбнулся.
— Да, лучше не забывайте про мои акции.
Он сидел в безмолвном смятении. Что все это означает? Что президентом после Джима Паркера будет Дэвид Бэттл? Нет, черт возьми! Это означает только, что какое-то время Дэвид будет номинально его начальником. А затем Тони Кэмпбелл займет президентское кресло, принадлежащее ему по праву. Дэвид знает это и будет вести себя соответственно. Дэвид Бэттл не угроза. Они отлично поладят.
Тони расстегнул ремень.
— Пойду-ка побеседую с кем-нибудь посмазливее.
Дэвид смотрел, как Тони шел по проходу в кухню, к хорошенькой стюардессе с красивыми бедрами. Он угрюмо улыбнулся своим мыслям. Маневр удался: он заставил Тони проглотить горькую пилюлю и сохранил с ним хорошие отношения. Если он будет осторожен, то сумеет прибрать Тони к рукам. А он будет очень осторожен.
До того как появилась семнадцатилетняя Джини Тэмплтон, никто по-настоящему не знал Энтони Кэмпбелла. Он не укладывался в рамки обычных представлений. Получалось нечто парадоксальное. Люди совсем не знали его именно потому, что слишком хорошо знали.
У Дэвида Бэттла было столько же обличий, сколько знакомых. Подобно большинству, Дэвид Бэттл умел показать себя каждому новому человеку с наиболее выгодной стороны, и каждый по-своему воспринимал его. А вот с Энтони Кэмпбеллом дело обстояло иначе. Самые разные люди, соприкасавшиеся с ним, воспринимали его одинаково. Он ни к кому не приспосабливался. Каждый, кто его знал, видел все того же золотого робота. И неизбежно отказывался принять его простоту. И так же неизбежно начинал видеть в нем собственные эмоции и склонности, а так как обычные мерки к Тони Кэмпбеллу не подходили, то в результате никто о нем толком ничего не знал.
И в самом деле он не был человеком в обычном смысле слова. Он был лишен индивидуальности, подлинности, специфических черт, которые проявлялись бы в зависимости от обстоятельств. Он был отражением, пародией на образец добродетели. Все люди были прекрасного мнения об отражении, которое было Тони Кэмпбеллом. Им не за что было уцепиться, чтобы думать о нем скверно. Он был золотой. Он все делал хорошо. И делал не только хорошо, а с энтузиазмом, но без души. Он был зеркалом благородства. Его достоинства и его улыбка были одинаково ослепительны и — одинаково механистичны. Он любил жизнь, но любил ее странно и удивительно — с бесчувственным равнодушием автомата и с прямолинейной примитивной похотью сатира. И те, кто был ближе всего к Тони Кэмпбеллу, думая, что крепко держат его на самом деле сжимали в руке шарик ртути.
Тони Кэмпбелл был созданием необычной среды и необычных обстоятельств внутри этой среды. Отец его был богат, как Крез. Детство Тони прошло в гранитном доме на Чикагском бульваре в районе внушительных особняков высшего общества, недалеко от деловой части Детройта. Он был единственным сыном, единственным ребенком Роджера Кэмпбелла, второго президента «Нейшнл моторс». В 1935 году Тони завел связь с четырьмя молоденькими девушками. Это доказывало большой талант. Ему было тогда пятнадцать лет.
Некоторые родители, жившие в этом фешенебельном районе и имевшие дочерей, считали, что Тони Кэмпбеллу, пожалуй, доверять нельзя. Но они не располагали никакими доказательствами. Тони был образцовым студентом. Он был прекрасным, скромным спортсменом. Он был симпатично прямодушен и мило почтителен со старшими. А его семья бесспорно была безупречной. Пусть удалившийся теперь от дел Роджер Кэмпбелл явился в Америку из Шотландии без гроша за душой — ему потребовалось всего семнадцать лет, чтобы сменить Эйвери Уинстона на посту президенте корпорации; таким образом нынешнее богатство и прошлые заслуги сделали его почтеннейшим детройтцем.
И все же родители, имевшие дочерей, побаивались Тони Кэмпбелла. Он был слишком хорош, чтобы можно было поверить в его безупречность. Они смотрели не него и выискивали хоть какой-нибудь изъян. Они прислушивались к нему, как прислушиваются к симфоническому оркестру, когда смутно улавливают диссонанс, но не могут сказать точно, откуда он исходит. Больше всего их беспокоил его белый «корд> с кожаными сиденьями.
Его собственный отец снисходительно негодовал:
— Тебе следовало бы ездить в машине „Нейшнл моторс“.
— Но ведь могло быть и хуже, — сказал Тони. — Я мог бы ездить в „ла-саль“.
Он улыбнулся обезоруживающей улыбкой и обезоружил отца.