Рано утром Аня, прижавшись к моей спине, целовала мочку уха, тормошила: «Сашенька, вставай! Ребята ищут тебя, через час поезд». Соскочил, но тут же свалился на кушетку. Земля кружилась. Аня принесла ведро холодной воды. Мокрым полотенцем обтерла мне грудь, лицо. Налила в стакан нашатырных капель. Дала попить. Еле пришел в себя. Зашел в класс, уложил в чемодан книги, вещи и в сопровождении Ани отправился на вокзал.
Поезд набирал скорость. Через окно я видел Аню с прижатыми к вискам ладонями.
Прошлая жизнь отодвинулась куда-то далеко – надо было думать, что делать дальше, как жить.
Поступил в военное училище в городе Пермь. Писал Ане, но ответа не было. Со мной учились нытвенские. После Нового года узнал, что Ане и ее матери пришли отцовские награды и что разрешили вернуться в свой дом на Волгу.
Учился я на «отлично» по всем предметам, кроме физподготовки. Был неуклюж. Частенько получал двойки, поэтому в увольнение попадал редко, но спасало то, что над училищем шефствовал оперный театр. В субботу и воскресенье – культпоходы за символическую цену. Вечерами после театра передо мной стояли незабудковые глаза Ани, а в ушах звенел ее голосок: «Сашенька».
И с кем бы я потом ни знакомился – сравнивал с Аней: нежной, стройной, белокурой, синеглазой. Женился поздно – все искал похожую на Аню.
Вылечил
После окончания военного училища я проводил свой отпуск у родителей в деревне. Соседкой нашей была Нюра Ваниха – вдовица лет тридцати. С ней жила старушка – бабушка усопшего мужа. Звали ее Матреной, а в простонародье «Осихой» Шел ей 91 год. Старушка была еще шустрой, поджарой, разговорчивой, ее голубые глаза всегда светились теплотой. Как-то утром соседка зашла и говорит: «Старая моя стала плохо видеть и слышать. Просится к доктору. Не свозишь ли ты, Шура, ее к врачу, я бы сама, да малышей не с кем оставить. Дам я тебе самую послушную лошадку, только кошевка с короткими оглоблями. Под горку не давай ей разбегаться, тогда она ногами достает до передка саней, пугается и несется как угорелая». Форсу у молодого лейтенанта много, куда там, я все могу. Усадил бабушку в кошевку, сам устроился на облучок и вперед. Трусцой проехали деревню Сахары, добрались до Дроздов, а там за деревней крутой спуск, за ним два маленьких ложочка перед хуторком Окуни. По крутяку мы спустились тихонько, а на последнем ложочке я отпустил вожжи и дал волю лошадке. И тут началось: копыта стали бить по передку кошевки, моя лошадка полетела. Выскочила к хуторку. А тут был устроен ток для молотьбы. Слева от дороги молотилка приводная, а справа обметы свежей соломы. На самом току кошеву разнесло и перевернуло. Оглобли выскочили из заверток. Кошева осталась, а я потащился за лошадью на вожжах, которые были обмотаны вокруг рукавиц. Пробежав еще немного, лошадка встала.
Освободившись от вожжей, я побежал к кошеве, испугавшись за «Осиху», жива ли она. Подбежал… ни в кошеве и ни около – никого! Тут и забила меня трясучка. Кричу: «Матрена, Матрена!» Тишина. Какое-то наваждение. Вдруг солома в одном из обметов зашевелилась. Подбегаю – бабушка Осиха отряхивается. Говорю: «Руки, ноги целы?» Отвечает: «Не пужайся, Шура». Приехали в больницу. Пропустили нас вне очереди. Молодая, дородная, со строгими глазами и твердым голосом врачиха спросила: «На что, бабушка, жалуешься, что болит?» «Ниче не болит», – отвечает моя бабуля. Я рассказал, что к чему, почему приехали. Врач послушала ее, проверила слух и зрение и сказала: «Больших отклонений нет, если есть что-то, то все возрастное». Так до самой смерти бабушка Матрена не жаловалась ни на слух, ни на зрение. Нитку в иголку вдевала сама.