И всюду, где ночевал, где ел пшеничные лепешки и пил кислое вино, он подолгу разговаривал с людьми. Он хотел знать их мысли, их чаяния. Чтобы управлять людьми, надо знать, как и чем они живут.
И всюду люди, что постарше, старались молчать, вздыхая и опуская глаза. А те, что помоложе, охотно отзывались на его пытливые вопросы. Жить тяжело, трудно. Мидяне задушили налогами. Запугали жестокостью. Ярмо рабства становится невыносимым. Но что делать? Астиаг силен, в его руках войска, и военачальники не персы, а мидяне.
Кир слушал внимательно. И молчал. Он знал Астиага и давно научился осторожности.
А когда Кир, окруженный молодыми персами, возвращался домой и все они снова принимались за игры, за стрельбу из луков, за скачки и другие забавы, то даже самые близкие друзья Кира не догадывались, что он помнит все увиденное и услышанное в дальних поездках и подолгу думает об этом.
В один из дней, опаленный зноем каменистых гор, Кир, едва умывшись, пришел к отцу.
— Отец, ты был на Демавенде?
Камбис с удивлением посмотрел на него. Яркие глаза Кира были широко открыты. В них светилась отвага и еще какая-то глубокая, затаенная, не понятная отцу мысль.
— Нет. Я даже не видел Демавенда. Ведь это очень далеко.
— Я знаю. Когда я жил там… — Кир не хотел произносить имени Митридата, — мне рассказывали…
Кир мог бы поведать отцу, что рассказывали ему о Демавенде, об этой высочайшей вершине хребта Эльбурса, когда он жил «там». Когда-то этот вулкан извергал пепел и лаву, наводя ужас на всю страну. Теперь он молчит, и только маленький вулкан Дуде-Кух на его южном склоне еще дымит и дышит сернистым газом, расстилая сизую дымку по окрестным горам.
— А кто-нибудь был там, на вершине?
— Нет, — отвечали ему, — там лед и холод.
— А летом?
— И летом. Человек сразу умрет, если вздумает подняться туда. Там живут демоны. И маги пришли от Демавенда. У подножия этой горы — их родина.
Ему рассказывали об угрюмых зубчатых гребнях Демавенда, покрытых желтой серой. О камнепадах, грохочущих там. О долинах, закованных льдом, о ледяных барьерах, преграждающих человеку доступ к жилищу богов…
Но Кир избегал разговоров с отцом о том времени, когда он жил в хижине пастуха.
— А у нас в Персии есть такая же высокая гора?
— Нет.
— А могу я добраться до Демавенда?
— Зачем тебе туда?
— Я хочу знать: далеко ли видно оттуда?
— Никто не знает этого. Не узнаешь и ты.
— Мазандеран видно?
— Думаю, что видно.
— А Соляную пустыню?
— Соляную пустыню видно тоже.
— А дальше?
— О чем ты говоришь, Кир?
— Я хочу знать: виден ли оттуда Вавилон?
Отец сверкнул на него взглядом и отвел глаза.
— Ты — внук своего деда, Кир. Ты меня пугаешь. Что тебе надо в Вавилоне?
— Царь Киаксар ходил в Ассирию. Он воевал с Ниневией и победил. А я, когда буду царем, возьму Вавилон.
Камбис быстро оглянулся. В покоях никого нет, но у Астиага везде есть уши.
— Я не хочу слушать тебя. Молчи!
Но, видно, речи Кира затронули его тайные мечты, которые он даже себе самому боялся высказать.
— Царь Астиаг сам возьмет Вавилон. Он давно готовится к этому походу. А при чем здесь ты? — стараясь сохранить строгий вид, сказал Камбис. — Ты — внук царя. Но ты — сын перса. Сын Камбиса, данника Мидии!
Тяжелая горечь прозвучала в этих словах. Разве забывал Камбис когда-нибудь, что его Персия в рабстве? Разве забывал, что он сам, хотя и царского рода, ниже последнего из мидян? Разве не устал слышать от мидийской родни своей жены, что он живет с женщиной, которая намного выше его по рождению и которая так унижена своим браком с ним, с персом!
Глаза Кира вспыхнули.
— А разве у Астиага есть сыновья? — запальчиво спросил он. — Или есть другие внуки? И разве царь Астиаг бессмертен?
— Благодари богов, что ты еще жив! — закричал Камбис. — Хватит! Я больше не слушаю тебя!
И он вышел, зажав уши руками.
Письмо Гарпага
Может быть, веселые, пестрые дни цветущей юности Кира, которые мчались, полные приятных забот, путешествий, игр и развлечений, совсем отодвинули бы тяжелые воспоминания детства и мстительную ненависть к тому, кто сидит сейчас за семью зубчатыми стенами в Экбатанах, к тому, кто держит в рабстве его отца, кто когда-то приказал убить его… Может, еще ждал бы Кир в бездействии поворота своей судьбы, если бы обо всем, что случилось тогда, забыл Гарпаг.
Но Гарпаг ничего не забыл.
Он был тем же преданным царю вельможей. Он охотно выполнял поручения Астиага, был всегда спокоен, всегда почтителен. Все, что делает царь, хорошо. Все, что он решает, мудро. Он весь принадлежит царю. Пусть в любую минуту Астиаг потребует от Гарпага его жизнь — Гарпаг умрет!
Но, приходя домой, он становился самим собою. Печальная тишина покоев неизменно напоминала ему о том маленьком живом человеке, который ушел отсюда, посланный на смерть его рукой… Гарпаг видел его; он видел вдруг расширившиеся от страха глаза мальчика, когда, запнувшись, он остановился на пороге. Гарпаг протягивал руки, будто стремясь удержать ребенка, и тут же, опомнившись, бессильно опускал их.
И тогда он скрежетал зубами и злым шепотом проклинал Астиага и призывал на его голову гнев всех богов, какие только могут вмешаться в жизнь человека. И, устав от проклятий, плакал.
Гарпаг еще не знал, как отомстит царю. Но его мысль работала над этим неустанно. Он должен был отомстить, и он это сделает. Но как? Что он может сделать Астиагу, человеку подозрительному и осторожному, который всегда окружен охраной за своими семью стенами? Ведь не может же он собрать войско и захватить царя, а потом казнить его так, как он заслуживает за свою свирепость! Гарпаг только родственник царя, но царем он никогда не будет.
Тут перед ним возникал Кир. Вот кто будет царем! Рано или поздно он будет царем. Он поможет Гарпагу отомстить за все. Только нельзя допустить, чтобы Кир забыл о прошлом.
И Кир время от времени стал получать тайные подарки из Мидии.
То прибывали кони из Нисейской равнины, самые лучшие кони страны, которые славились своей выносливостью, быстротой, красотой, — подарок Киру от Гарпага.
То привозили египетский чешуйчатый панцирь, украшенный золотом, — подарок Киру от Гарпага.
То красивый красный, расшитый золотыми птицами плащ, достойный царского плеча, — подарок Киру от Гарпага.
Кир принимал и благодарил. И Гарпаг знал, что юный Кир помнит о нем.
Годы шли. Гарпаг торопил их. По ночам, лежа без сна, он считал и подсчитывал, сколько лет теперь Киру. Гарпаг знал о мальчике все: что он растет, как выхоленное деревцо; что он лучший среди своих товарищей наездник и стрелок из лука; что он красив, как молодой месяц… Скоро, уже скоро станет Кир взрослым, станет мужчиной, с которым можно будет вести серьезный и трудный разговор. Как-то он отзовется на то, что скажет ему Гарпаг?
А пока Кир подрастал, Гарпаг не терял времени. Осторожно, с опаской — с каждым порознь — вел он тайные разговоры с мидийскими вельможами.
— Наш царь жесток, — говорил он, — мы никогда не можем поручиться за то, что будет через день, через час. Нынче он тебе улыбается, завтра прикажет схватить и заковать в цепи, зарезать, пустить стрелу из-за угла. Как дальше жить с таким царем? И почему мы должны терпеть его?
А так как в редкой семье кто-нибудь не пострадал от Астиага, то придворные все чаще и внимательнее прислушивались к Гарпаговым речам. Одни соглашались. Другие робко отмалчивались. А третьи сами горели от ярости и готовы были на все, чтобы отомстить Астиагу за свои беды и горести. И каждый спрашивал:
— А кто же у нас будет царем? Ведь у Астиага нет сына!
И Гарпаг каждый раз отвечал:
— Но у него есть внук.
Постепенно имя Кира все чаще стало повторяться в домах влиятельных людей. Мидийским вельможам надоело трепетать перед Астиагом, он возмущал их своей жестокостью, вспышками ярости, безграничной надменностью и вероломством.