- Вы приперли меня к стенке, - громко засмеялся Жабов.
Впервые за все время наших встреч я видел его смеющимся.
- И можете быть уверены, господин Жабов, что никому не удастся оказать какое-либо давление на мою волю и вынудить меня к тому, что я считаю неправильным!
- Я в этом уверен. Итак, господин Аспинедов, вы сегодня переговорите с этим стариком, а потом сообщите мне ваше мнение! - тоном полуприказа обратился Жабов ко мне. - Ну, едем…
Через десять минут мы уже ехали в закрытой карете, перебрасываясь отрывочными фразами. Я прислушивался к голосу кучера, понукавшего лошадей какими-то бессвязными восклицаниями:
- Ээох!.. ухи!., пиу!..
- Куда же мы сейчас едем? - спросил я Жабова.
- Как условились - в дом умалишенных, - спокойно объяснил он.
- Значит, старик в доме умалишенных?! Бедный наш дядюшка Василий!
Положив руку мне на плечо, Жабов понизил голос:
- Уверяю вас, господин Аспинедов, после шума, поднявшегося вокруг этого старика, который своими глазами видел белые тени, его просто рвали на части! К кому только его не возили - к самым родовитым вельможам столицы, к высокопоставленным генералам. Он вызывал такой интерес, что даже…
Жабов приблизил губы к моему уху и договорил тихим шепотом:
- Даже сам государь пожелал лично выслушать его! Рассказывают, что государыня и придворные дамы вскрикивали от страха и от удовольствия, когда старик рассказывал им о таинственных белых тенях…
Жабов почувствовал, что перехватил через край. Он быстро отодвинулся вглубь экипажа и платком вытер свой вспотевший лоб.
Я притворился, что так погружен в свои мысли, что даже не слышал, о чем он говорил. Он искоса следил за мной.
- Господин Аспинедов, вы, пожалуйста, не принимайте на веру все, что я говорю. Сами знаете, первейшие враги человека - это его язык и уши, и им доверять нельзя! - попытался замести следы Жабов.
- Простите, я не расслышал, о ком вы рассказывали. Сегодня я как-то рассеян…
- Я говорил об этом старике, помещенном в дом умалишенных. Он здоров и неплохо себя чувствует. Впрочем, вы сейчас и сами в этом убедитесь.
Карета остановилась перед черными железными воротами на одной из окраин столицы. Огромные тяжелые створки распахнулись, и мы въехали во двор лечебницы для душевнобольных. В пути мысли мои действительно были заняты лишь одним вопросом: кто же такой этот загадочный арестант Петропавловской крепости, и почему он скрывается под моей прежней фамилией? Предстоящее свидание с Василием внушало некоторую надежду, что мне удастся хотя бы в малой степени осветить таинственное дело семьи Дерягиных.
Наконец, нас впустили в лечебницу.
Вопреки моим опасениям, старик действительно выглядел здоровым и крепким. Он почти не изменился - был так же худощав и подвижен, как прежде. По-прежнему тщательно были расчесаны реденькие белые волосы на маленькой заостренной головке. Крохотный нос и рот были еле различимы, полузакрытые густыми усами и бородой. В глазах таилась молодая искорка.
Увидев меня, он очень разволновался, затем погрузился в грустное молчание. Лишь через некоторое время он снова овладел собой и разговорился.
Жабов оставил нас одних и вернулся лишь часа через два, когда наша беседа уже близилась к концу. Он казался очень расстроенным, лицо его изменилось. «Что это с ним?» - невольно мелькнуло у меня.
- Долго еще будете вы держать меня здесь? - обратился Василий к нему.
- Потерпи, - скоро уж, скоро! - обнадежил Жабов, не глядя на него.
- Так вы уж дозвольте, пожалуйста, Николаю Львовичу почаще меня навещать! - попросил старик.
- Ладно, распоряжусь, почему бы и нет?! - пообещал Жабов.
Я не верил своим ушам - так мягко и приветливо звучал его обычно резкий голос. Словно подменили моего следователя!
Попрощавшись со стариком, я вышел вслед за Жабовым.
В карете Жабов узнал от меня то, что поведал мне дядюшка Василий. Я постарался, конечно, чтобы рассказ мой соответствовал показаниям, которые дал в свое время старик при допросе.
Итак, ведущему дознание следователю Жабову стало известно все, за исключением самого главного и самого важного… Вот что рассказал мне в тот день Василий:
«Весна у нас тогда стояла. День солнечный, стекла в домах горят, ну, чисто алмазы. У Исаакиевского собора макушка жаром пылает. Хорошо! И вот поднимаюсь я, это, с подносом по узкой лесенке вверх. Дохожу до двери мастерской Ильи Григорьевича, - слышу: в спальне незнакомые голоса, говорят с ним какие-то мужчины. Что за люди такие? - думаю. - И как они в спальню к нему попали? Если они через парадный или черный ход зашли, как же это я их не заметил?..